Всеволод Бенигсен - ГенАцид

Эх, Антон. Сколько их было, этих шестеренок, на твоем пути! И каждая вертела тобой, как хотела. А ты все думал: решу так, решу эдак. Если б не выданный Серикову сборник Чехова, не прощальный разговор с Сергеем, не отсутствие на импровизированных поминках, не внезапный поход после Климова в отделение, не твое желание говорить с толпой на манер Цезаря. Как все-таки иногда упорядоченно складывается мозаика этого хаотичного мира. История — это как отколовшийся от континента кусок суши в океане: с одной стороны, плывет себе, пренебрегая всеми геофизическими законами, а с другой — не тонет, держится и даже как будто бы какую-то цель имеет. И мы на этом плавучем острове живем и не знаем, то ли мы сами виноваты в том, что нас несет неведомо куда, то ли есть какие-то законы, которых мы не знаем. То ли можем мы что-то изменить, то ли нет.

Маневр с опережением удался. Когда толпа почти подошла к дверям библиотеки, на крыльце неожиданно возник запыхавшийся Антон. Он поднял руки вверх, стараясь привлечь всеобщее внимание, хотя все и так смотрели только на него.

— Явился — не запылился! — раздался чей-то развязный женский голос.

— Явился, явился. Искали? — спросил Антон громко, стараясь казаться спокойным и смелым.

— Искали, было дело, только теперь на хер ты нам нужен? — выкрикнул кто-то из толпы.

— Нам теперь твое логово нужно, — крикнул другой. Пчелиным роем одобрительно загудели остальные.

— Как это? — удивился Антон, чувствуя, что не справляется с логикой оппонента.

— Да так это! — снова крикнул кто-то. — Отвали на хер с дороги!

И снова одобрительный рев.

— Да подождите! — закричал Антон, теряя самообладание. — Какое логово? Вы с ума, что ли, посходили?! Что вы собираетесь делать? Ну хорошо, разрушите архитектурный памятник, дальше что?!

— Оттащите-ка этого пиздобола, а то он, бля, нас тут всех до смерти заговорит, — сказал Денис и залился пьяным смехом.

К Антону бросились несколько человек.

— Стойте! — закричал он. — Я вам кое-что хочу сказать!

— Да хули, ёпт, слухать его, рукосуя шепельнутого? — осклабился Гришка, и все засмеялись.

— Да постойте! — снова заорал Антон. — Это все неправда!

— Что неправда? — замерла на секунду толпа.

— Да всё! Все эти книжки. Все эти экзамены. Это все придумано, чтобы… да я не знаю, зачем! Это только у нас, в Больших Ущерах! Больше нигде! Поймите! Здесь решили устроить эксперимент, ну и выдали книжки и всякое такое. Это все… эксперимент.

Так Антон крутанул последнюю шестеренку.

— Какой эксперимент? — заорали в толпе.

— Ты что, сволочь, говоришь?!

— То есть это как? — заверещал чей-то фальцет. — Мы что, кролики, что ли, подопытные?

— Да что его слушать? Он же с ними заодно!

— Это ты, сука, опыты над живыми людьми ставить вздумал?!

— Мочи гада!

В Антона полетели бутылки и палки, и толпа, как огромное многоногое насекомое, двинулась к нему.

Антон отступил на пару шагов, продолжая что-то кричать, но его уже не было слышно. Он поскользнулся, и его стащили по обледенелым ступенькам крыльца вниз. Он несколько раз ударился головой, но сознание не потерял. Ему удалось подняться на ноги и даже ударить кого-то кулаком. Но это было последнее, что ему удалось сделать, — навалившаяся толпа смяла его, как каток консервную банку. Какое-то время он еще отбивался, но что он мог сделать против топтавшего его стоногого динозавра? Голова, суставы, ребра — все, что казалось таким прочным и живучим, хрустело и крошилось в этой безжалостной мясорубке, как будто было сделано из папье-маше.

Антон проваливался в какую-то липкую темноту, выныривать из которой становилось сложнее с каждым разом. На него никто не обращал никакого внимания. Какие-то глупые мысли вертелись у него в голове, одна из которых была, что все это — просто сон. Такая смешная и наивная человеческая мысль. В предсмертной агонии мозг не в силах осознать размах беды и свою близящуюся кончину — он вечно выдумывает какие-то сказки, выдавая нам их за реальность. Он утешает человека. Он вообще всегда утешает человека. Впрочем, у Антона навязчивым припевом еще вертелась строчка «мировой пожар раздуем». Чувствуя, что задыхается, но уже не понимая, от дыма или от какого-то внутреннего огня, он, теряя сознание, стал стаскивать обмотанный вокруг шеи красный от крови шарф. «Не так же ли задыхался Сериков в своей петле?» — думал Антон, освобождая горло от липкой шерстяной удавки. Это движение хоть и отняло у него последние силы, но шарф он все-таки стянул. Теперь тот был у него в руке. Но дышать легче не стало. Хотелось разодрать горло, чтобы хлынул туда поток спасительного свежего воздуха, который Пахомов, сколько ни втягивал ртом и носом, уже не чувствовал. Как тот снег во сне, который он ел, а пить хотелось все больше. «Сжимаю перед смертью красный шарф, как пионер-герой галстук», — подумал напоследок Антон и засмеялся, но, захлебнувшись собственной кровью, откинул голову и замер.

— Тоша, — тихо сказала Нина, выскочившая на крыльцо, заслышав треск полыхающего здания библиотеки.

— Кончай молотьбу! — наконец, крикнул кто-то. — Айда в библиотеку!

И толпа рванула прямо по обмякшему телу Антона к дверям.

— Давай ее, родимую!

— По-нашему! Займется дай бог!

— Сделаем красиво!

Дверь легко сбили с петель. Разбежавшись по разным углам библиотеки, быстро подожгли несколько книг, и огонь начал свое стремительное размножение. Вскоре все внутри заволокло едким дымом, и народ, кашляя и чертыхаясь, повалил назад, на улицу. Еще через пару минут огонь охватил все здание. Горели пыльные полки, горели пионеры-герои. Горели стулья и перекрытия. Горели газетные подшивки и русская классика. В предсмертной агонии пылали Лермонтов в обнимку с Гладковым и Маяковский бок о бок с Панферовым.

Огню ведь все равно, что жрать — памятник архитектуры или деревянный сортир, литературное достояние или вчерашнюю газету. Он, как и хаос, его породивший, всеяден.

Деревянное здание библиотеки превратилось в один большой факел, где внутри, обретая последнее единение, горели авторы, а снаружи шумели объединившиеся большеущерцы.

Гришка-плотник достал из кармана свою книжку, размахнулся и что есть мочи швырнул ее в пасть жадному огню.

— Туды ее, ёпт! — крикнул он, перекрывая треск рушащихся перекрытий и балок.

Его примеру последовали остальные, у кого в карманах были выданные Пахомовым книги. Покидав книги, немного успокоились. Радостно протягивали к жаркому огню замерзшие руки бабы. Остатками водки грелись уставшие мужики.

Когда к библиотеке подъехали Бузунько с Черепицыным, ничего уже сделать было нельзя. Деревянное здание обвалилось, и теперь огонь пожирал остатки обуглившихся бревен и прыгал по пеплу сгоревших книг. Некоторые страницы можно было еще прочитать, только теперь они выглядели как негатив фотопленки — белые буквы на черном фоне. Дотрагиваться до них уже было нельзя — хрупкие страницы от прикосновения превращались в горку золы. Народ, заметив приближающийся уазик, разбежался кто куда, и, несмотря на все усилия матерящегося Черепицына, никого схватить не удалось. Зимин, который прибежал к библиотеке сразу после того, как закончил осмотр тела Мансура, бросился к Антону, но по запекшейся на губах крови сразу понял, что опоздал.