Фэнни Флэгг - Добро пожаловать в мир, Малышка!

— Я очень рада, что вы смогли приехать. Папа был о вас чрезвычайно высокого мнения.

Они отчалили, вода была спокойной и тихой, только чайки, крича, провожали лодку. Вскоре они бросили якорь, и Ли подала шампанское. Чуть позже, когда солнце склонилось к закату, Ли встала:

— Как вы знаете, Говард любил это место с тех пор, как мы приехали сюда тридцать семь лет назад. Он влюбился в город и людей и на этой лодке провел самые счастливые часы своей жизни. Когда ему бывало тяжело на душе, он приплывал сюда и плавал кругами. Мы никогда не говорили о смерти, но я уверена: он хотел бы, чтобы его похоронили именно здесь. Как-то я у него спросила, почему он всегда останавливается в этом месте. А он ответил: «Ли, я люблю смотреть на горизонт, это прочищает мозги, люблю представлять, что же там, дальше, но я не хочу терять из виду дом». Наверное, вот так он и жил. Взглядом был обращен к горизонту, но никогда не выпускал из виду дом.

Один за другим присутствующие произносили по нескольку слов о Говарде. Дена была слишком взволнована и ничего не смогла сказать. Последним говорил Джон, близкий друг Говарда:

— Знаете, мне хотелось бы сказать о Говарде много, очень много. Какой он был человек, какой друг. Но я даже сейчас слышу, как этот старый негодник говорит: «Завязывай с этим, Джон, и вообще, нечего вам рассусоливать, вы же не сентиментальные школьницы». Так что я просто скажу: прощай, и надежной тебе гавани, старина.

Солнце начало угасать, они смотрели, как поднявшийся слабый ветерок подхватил пепел и развеял его по воде, а Ли поставила любимую пластинку Говарда. Никто бы не подумал, что у такого серьезного человека любимой песней окажется песенка Кола Портера. [39] Кол Портер (1891–1964) — американский композитор, писавший наряду с музыкой и тексты к собственным песням. Пепел медленно погружался в воду, а Фрэд Астер пел:

Все сняли темные очки, чтобы поднять бокалы в честь Говарда, кроме Дены, которая неожиданно и полностью потеряла контроль над собой. Она вдруг начала судорожно всхлипывать. И никак не могла успокоиться. От этой картины тающего в воде пепла у нее внутри что-то перемкнуло. Это было так окончательно!

Все были удивлены ее внезапному эмоциональному всплеску, а больше всех сама Дена, которая всегда гордилась умением держать себя в руках. Она была мастером уклонения от чувств. И сейчас Дена была в ужасе. «Что они подумают? Я знала его меньше всех на этой яхте». Кто-то подходил к ней, какой-то мужчина обнял ее и прижал к груди. Она понимала, что делает из себя посмешище, но слезы все не останавливались. Наконец Ли усадила Дену и стала утешать. Никогда в жизни она так не плакала. Из носа текло, а у нее даже платков бумажных не было. О господи, ей хотелось провалиться сквозь землю. Теперь все решат, что у нее была с ним связь, коли она так убивается.

Развернувшись к берегу, они увидели, что за ними выстроились в линию суда всех мастей и размеров. Они стояли на воде в тишине, неподвижно, с приспущенными флагами, отдавая последние почести своему соседу. Лодки не трогались с места, пока «Ли Анна» не прошла мимо, а потом друг за другом совершили почетный круг там, где был развеян прах Говарда, после чего направились в гавань.

Увидев это, Дена зарыдала еще сильнее. Оказавшись в доме, она фазу ушла к себе в комнату. Ли принесла холодное мокрое полотенце и положила ей на глаза, красные и отекшие.

— Простите. Не понимаю, что со мной такое. Простите, пожалуйста.

— Полежи и постарайся расслабиться, — сказала Ли. — Я вернусь.

Честно стараясь успокоиться, Дена слышала, как они разговаривают и даже смеются в гостиной, звякают стаканы. Это было так странно. Все держались, говорили о повседневных вещах, как будто это может смягчить боль утраты. Дена услышала, как дети бросают мяч собаке, гавкающей от радости, что у нее есть с кем поиграть. Все казалось нереальным. Говарда нет, а жизнь продолжается, когда от него осталось только пустое кресло. При этой мысли она вновь принялась рыдать.

Чуть погодя вернулась Ли, села на кровать и взяла ее за руку:

— Ну как ты?

— Не знаю, — покачала головой Дена. — Прошу прощения.

— Да все в порядке, Дена, такое бывает. Что-то трогает тебя за душу, и всплывают какие-то забытые воспоминания, какие-то прежние потери. Это нормально. Не торопись, выйдешь, когда сможешь.

Ли ушла, и Дена задумалась. О чем же она так плакала, о чем так глубоко печалилась? Только ли из-за смерти Говарда? Она не плакала, когда услыхала это известие. Огорчилась — да, но не плакала. Она его любила, уважала, она будет скучать по нему, но его смерть не разобьет ей сердце. Может, это из-за прощания? Может, из-за ее собственного отца? Хотя вряд ли, она же его даже не знала.

Что же такое-то? А может, она плачет просто оттого, что придется жить в мире, где нет Говарда?

Нью-Йорк

1977

После похорон Говарда Кингсли Дена вернулась домой около половины первого ночи и, едва войдя, открыла бутылку водки, влезла в ночную рубашку и выпила больше половины. Часа в четыре утра, пьяная в стельку, она вдруг придумала, что сейчас-то и скажет наконец Айре Уоллесу все, что о нем думает. Она села за машинку и принялась печатать.

Дорогой Мешок с дерьмом,

Как ты посмел говорить такие вещи про Говарда Кингсли? Ты недостоин даже чистить его ботинки, Мешок с дерьмом. Думаешь, все хорошие люди — болваны. Ржешь над теми, кто честен… всех оскорбляешь, унижаешь. Всех, кто достоин уважения, кого страна должна ценить, ты должен обязательно забросать грязью, утянуть за собой в сточную канаву. Тебе плевать, кому ты доставляешь боль. Ты не любишь никого кроме себя… ты червяк… люди научатся ненавидеть и подозревать друг друга, как ты, станут бояться выходить из дома, но тебе плевать. Не забудь, я знаю, где ты прячешь деньги, ты, Мешок с дерьмом, уклоняющийся от налогов, плешивый Мешок с дерьмом. А еще я не думаю, что ты хороший американец, ты, жирный Мешок с дерьмом. Я увольняюсь. Прощай, гуд-бай и ауфвидерзейн… и пошел к черту. Не знаю, чем ты мне вообще мог нравиться, ты, грубый, вонючий червяк.

С наилучшими

Дена Нордстром

P. S. Говард был вершиной.

А ты дно!

Дена закончила писать около половины шестого. У нее было ощущение, что она сбросила камень с плеч. Освобожденная, она легла в постель и первый раз за неделю спала как дитя. Проснулась она на следующий день в половине первого с жесточайшим похмельем и ужасной болью в животе. Приготовила кофе, проглотила «Маалокс» и три таблетки аспирина, затем прочитала письмо, написанное накануне. Какой лицемерный треп. Кто она вообще такая, чтобы тыкать в кого-то пальцем? Кем она себя возомнила, чтобы ставить себя на одну ступень с Говардом Кингсли? Ханжеский, самовлюбленный пьяный треп. Вдруг ее охватила паника при мысли, что она могла опустить эту дрянь в почтовый ящик. Слава Богу, не отправила. Прошлой ночью она была в восторге от своей писанины, но теперь видела, что просто изливала некоторые мысли Говарда. Прошлой ночью водка убедила ее, что она в самом деле верит во все написанное. Да кто она, к черту, такая, чтобы судить? Она-то о ком заботится, кроме самой себя? Айра Уоллес, по крайней мере, любит своих детей, а у нее и этого нет за душой. Она порвала письмо и бросила в корзину для мусора. В машинке был заправлен чистый лист бумаги. Она напечатала несколько фраз, прежде чем отправиться обратно в постель с валиумом.