Андрей бодров - план побега

– Не говори, что я спрашивал о ней, – улыбаясь, прошу его.

– Хорошо, – врет он.

– Да, хорошо, что не девочка.

– ...?

– Отчимы за сиськи хватать не будут.

Смеемся.

М-А-Л-Ь-Ч-И-К.

– Слушай, я уже сто лет не катался. Можно? – спрашивает уже пустой, но еще горячий от выстрела револьвер, и, не дожидаясь ответа, берет велосипед. Энергично педалирует, привстав с седла.

Цепь рвется. Курю. Обрывки велосипеда на асфальте. Обрывки велосипеда в чьей-то памяти. Все повторяется. Со всеми повторяется. Всегда повторяется. В каждой квартире. В каждом теле. На этой планете, в эту минуту, тысячи таких же историй, вместе со мной, вжимаются в скамейки от боли. Табачный дым из жопы и ноздрей. Мы все не сдерживаемся и плачем.

Как зовут? Сколько лет? Какими игрушками отдает предпочтение? Конструкторам? Головоломкам? Возится с уменьшенными моделями самоходной техники? Раздевает и одевает кукол? Или отрывает им ноги, выкалывает глаза и сжигает волосы? А быть может, играется с мамиными или папиными вибраторами, представляя, что один из них, самый большой – это сказочный принц, другой – спящая красавица, которая плачет слезами имитационной спермы, а третий тот, что двухсторонний – двухголовый дракон? О чем мечтает? Кем хочет стать, когда вырастет? Водителем мусоровоза как я, потому что из моего окна кроме мусорного бака ничего другого видно не было? Или мечтает стать гетеросексуалом, гомо, би? Думает поменять пол? Или стать президентом страны? Что за колыбельные песни, напевает ему мать перед сном? Когда он впервые пошел? Его первое слово? Его первая покупка? Его первая рана? Знает ли, что тот, кого он называет «отцом», не его отец? А отец что об этом знает? Или его родители счастливая пара и они вместе возятся с ним и по очереди дежурили у кроватки новорожденного? Регулярно водят к врачу и тщательно следят за его здоровьем, заставляя делать зарядку и ходить в бассейн? Высчитывая на калькуляторе прибыль от проданных детских органов, и листают туристические каталоги, выбирая, куда поедут, когда получат деньги, чтобы отдохнуть пару лет и вновь зачать новые органы? Как зовут эти органы? Сколько им лет? Будут его избивать дети в школе, вешать на голову половую трепку, плевать по очереди в лицо и прятать портфель в школьном унитазе? Или это он будет делать с другими? Будет дергать девичьи косички о того, что они напоминают болтающиеся члены? Во сколько лет впервые попробует табак, алкоголь, наркотики, онанизм, девочку, мальчика, маму, папу? Будет ли, как и я, лаская языком не подмытую и часто стонущую девочку стараться сдержать рвотные позывы, скатывая на ее клиторе белые катушки мочи и выделений? О чем думает, когда отец целует мать? А когда бьет? О чем будет думать, когда очередной отчим будет повторять то же самое? Будет мечтать об их смерти, чтобы занять пустующее место в кровати возле матери? Доживет до первой зарплаты или умрет счастливым? Из-за чего погибнет? Высморкается в розетку? Подожжет петарду, вставленную в уретру? Какие мультфильмы любит смотреть? Какие книги больше нравятся? Есть у него братик или сестричка? Или он, как и я, оставленный в запертой квартире, скрашивает одиночество, разговаривая с отцовской спермой в использованном презервативе, что забыт под кроватью? Или у него все идет хорошо: наказания за плохие оценки, карманные деньги за хорошие, каникулы за границей и автомобиль к совершеннолетию? Захочет он когда-нибудь отомстить за то, что любящие родители превратили его в такого же урода, как и они? Или он даже не поймет этого? Сможет простить или хотя бы объяснить принятое ими решение о том, что проще было изуродовать его, чем попытаться изменить себя?

( …усаживаемся поудобней в кресла. Я сжимаю ее руку.)

Утро. С улицы доносится шарканье метлы дворника и четкий ритмичный стук. В полупустой комнате беспорядок. Выгоревшие обои выдают когда-то стоявшую вдоль стен мебель. Несколько больших коробок забитых вещами. Вдоль стены пунктирный ряд пустых бутылок. На полу, возле продавленного дивана, полная окурков пепельница. Включенный утюг. Один из углов комнаты обвешен плакатами модных молодежных певцов, в другом стоит включенный телевизор, кинескоп почти полностью заклеен небольшими семейными фотографиями. Темный коридор. В ванной кто-то принимает душ. На кухне шумит колонка. Грязная плита, пустые бутылки, кастрюля с остатками овсянки на стенках, окурки на блюдце. Балкон. Отсюда видна дорога, по которой идут или едут на велосипедах люди в военной форме. За дорогой небольшой стадион. Еще дальше солдатская столовая, возле которой толпятся солдаты. Под балконом подметает улицу дворник. Его сын лупит мяч об землю, смотрит, как он подлетает вверх, смеется, ловит и снова бьет об землю. В коридоре зажигается свет. За стеклянным узором двери – размытый силуэт. Свет гаснет. Коридор. Закрывающаяся дверь. Поворачивается ключ в замке. Дверной глазок. Спина человека одетого в военную форму, он идет к лестнице поправляет фуражку. Удаляющиеся шаги.

(Зрители в кинозале наконец-то расселились и притихли, только хруст поп-корна на зубах и редкие отрыжки колы и глотки пива).

По дороге идут или едут на велосипедах военные. Средний план выбирает двоих. Первый гладко выбрит, подтянут. Второй тоже выбрит, подтянут, но похож на бабника.

– Так и где ты вчера опять пропадал? – спрашивает второй.

– Репку парил. (Я тоже сегодня ее попарю)

– О! Наконец-то… и кто она?

– Твоя, – смеется первый.

– Ха. Во гад, – играет смех второй.

– Она тоже так сказала.

– Честно говоря, я был бы только этому рад. Твоя кислая рожа совсем не украшает тяжелые будни нашей части. Твоя, небось, когда начинала шоркаться с этим гнусным барыгой так не переживала. Как она там называла этот полтора центнеровый желудок с деньгами? Мой мальчик?

Мимо с адским грохотом проносится мотоциклист. Крупный план – голова защищена кожаным летным шлемом и кожаными летными очками.

– Экзюпери, – говорит ему вслед актер, играющий первого.

– Это почему? – спрашивает второй, думая, что это ответ на его вопрос.

– Не вернется. (Смех в зале.)

Второй звонко смеется. Они подходят к плацу, становятся в строй.

– Становись! Равняйся! Смирно!

Небольшой спортивный стадион. Дворник учит умственно отсталого сына ездить на стареньком велосипеде. Он бежит рядом с ним, придерживая одной рукой сиденье, а другой рукой помогает управлять. Отпускает. Его умственно отсталый сын радостно визжит, крутит педали. Едет. Отец, тяжело дыша, вытирает вспотевшее лицо, садится на траву, закуривает.

Киногерой (тот от кого ушла жена) идет по аэродрому, входит в ангар, подходит к самолету (похоже, истребитель-перехватчик, как тот, что я видел на открытке) взбирается в кабину. Усаживается в кресло, пристегивается, долго смотрит куда-то сквозь прицел. Дергает красные ручки катапульты. (Эффектное самоубийство, фильм начинает мне нравится)