Грегори Норминтон - Чудеса и диковины

Женщина задержала взгляд на потускневшей роскоши моего одеяния. Трудно было назвать это дорожным костюмом. Через какое-то время она кивнула и выпрямилась. Абрахам перестал сжимать мои плечи и поставил меня на ноги, как покачнувшуюся вазу. Две девушки в грязных белых платьях предложили мне кружку какого-то крепкого пойла. Я выпил и тут же закашлялся – как маркиз много лет назад в Нюрнберге, – но почувствовал себя после этого намного живее. Кто эти люди? Я заметил двух юношей, братьев, судя по виду, которые сидели, подогнув под себя ноги, и наблюдали за мной, не прекращая ленивой игры в кости. Девушки, которые принесли мне выпить, уселись под чахлым тисом и занялись починкой шутовского колпака. Мать маленькой девочки неизвестно откуда достала грудного младенца и приложила его к груди.

– Вы не немец, – сказала седая женщина. Судя по всему, она была у них главной.

– Нет, – сказал я. – Давным-давно…

– Что?

– Давным-давно я был флорентийцем.

В лесу ухали совы. Потом зашуршали кусты, затряслись ветки, и на поляну вышли мои спасители. Они тащили за собой труп моего осла, связав его ноги стеблями крапивы. Все мои припасы по-прежнему были привязаны к трупу: хлеб, сыр, фляга с пивом и пирог с тмином, который я украл на кухне. Всем присутствующим было ясно, что хозяин почившей скотины – я.

– А грабитель? – спросила женщина. Старик, Вати, пожал плечами.

– Убежал.

Все смотрели на меня; смотрели на туго набитые мешки. Я знал: чтобы расположить к себе этих людей, мне придется поделиться с ними пищей. Они явно были голодны (у взрослых выпирали кости и ввалились глаза), но на еду не набрасывались. Седая женщина, которую Вати и все остальные звали Мутти, разделила пирог на примерно равные части, и все получили по кусочку – начиная с девчушки. Только темноволосый парень, Ульрих, не участвовал в пиршестве. Когда он принялся свежевать осла, я понял, что протестовать уже поздно. В этом холоде, под моросящим дождем, не могло даже мысли возникнуть о том, чтобы спросить разрешения владельца: молодой человек просто делал необходимое дело, без жадности или злобы. Иногда он хмыкал и отгонял любопытного Конрада. Теперь, когда хлеб и пирог были съедены, меня, кажется, приняли в компанию. Их лица, прежде серые от осторожности, теперь расцветила благодарность; они предвкушали пиршество из свежего мяса, в котором я, виновник несчастья, скоро тоже приму участие, и с большим аппетитом.

Мутти и Вати отвели меня в сторонку и продолжили допрос. Что я умею? Могу я кувыркаться? Прыгать? Ходить колесом? Мутти убрала волосы с лица. Я увидел красивую женщину примерно моего возраста, со строгим лицом, губы которой, потрескавшиеся от мороза, все же сохраняли некоторую чувственность: они были полными и необычно темными. У нее были разные глаза. Левый – карий, правый – голубой, с огненным ободком подле зрачка.

– Нам художник не нужен, – сказала она. Вати проявил больше симпатии.

– Мы лицедеи. Странствуем по деревням. На одном месте долго не задерживаемся. Не любим, чтобы в наши дела совались господа и святоши, нагулявшие жир на нашем поту. А вы куда направляетесь?

– Я был… Мой покровитель умер, и там более не нуждаются в моих услугах. Сказать по правде, я не знаю, куда я еду или хочу поехать.

Увидев, что я плачу, Мутти кивнула и печально вздохнула.

– Он боится остаться один в этих горах. Он захочет присоединиться к нам.

– Но если он ничего не умеет? – Тогда мы не сможем его взять.

Мутти была права: я умолял их взять меня к себе.

– Дайте мне бумагу, – говорил я, – дайте мне карандаш, и я докажу свой талант. Еще два дня назад я показал бы вам свои работы. Но я все потерял.

Вати, который в отличие от жены вовсе не возражал, чтобы я попытал счастья, крикнул что-то на странном диалекте Иоганну и Якобу, братьям, которые забросили кости и теперь стояли на руках, отрабатывая номер. Легко, как обычный человек встает со стула, они совершили кульбит и принесли мешок, из которого извлекли знакомый предмет.

– Мы нашли это вчера на дороге, – сказал Вати. – Ваш?

– Мой.

– Боюсь, до остального багажа нам не добраться.

У меня запылали уши.

– Вы ведь не из Фельсенгрюнде, а?

– Мы отовсюду, – сказала Мутти. – Наша родина – нигде и везде, где нам захочется.

Я смотрел на «Thesaurus hieroglyphicorum». Как настойчиво меня преследовал этот последний и самый бесполезный экспонат библиотеки! Поскольку никто из фигляров не умел читать, они не догадывались, что все его шифры и списки ничего не значили и для меня. Вати потребовал, чтобы я нарисовал на полях Петушка Конрада, но у меня не нашлось угля или карандаша. Обгоревший прутик из костра ломался, не оставляя следа.

– Ну, – сказал Вати. – Зато он карлик. Карликов у нас нет.

– У нас есть Конрад, – сказал Абрахам.

– Но он же не карлик.

Это был шанс на спасение, и я схватил Мутти за руку.

– Все, что скажете… я еще не такой старый, я могу выучиться новым фокусам. Я… я развлекал людей раньше, давно, в благородных домах Тосканы.

Остальные пришли мне на помощь: ухмыляющийся Конрад, звероподобный Абрахам, сестры в белом. Разве я не принес им хлеб, пирог и пиво? Теперь у них будет чем наполнить желудок в течение нескольких дней, у них появилась ослиная шкура, чтобы укрываться от непогоды, и все это – благодаря флорентийцу.

– Он свалился нам на голову, словно манна небесная, – сказал краснолицый Абрахам. Я вздрогнул и почувствовал некоторую брезгливость, когда Петушок Конрад положил мою левую руку себе на голову, словно ожидая благословения.

– Ну ладно, – сказала Мутти. – Мы возьмем его. Но пока на время. Дальше видно будет.

Конрад засмеялся и принялся хлопать ногами от радости. Абрахам выпил за мое здоровье, достал из костра головешку и изрыгнул ревущее пламя. Таким образом, только благодаря своему уродству – в завершение моего детского унижения в Мугелло, когда красивая девочка заставила меня крякать по-утячьи, – я, Томмазо Грилли, присоединился к труппе странствующих акробатов.

Подходите, подходите, добрые жители Цуга! Поставь свою бочку – заведи свинью в хлев – брось улов обратно в реку. Вы усладите глаза диковинами и насытитесь удивительными историями до самого Судного дня. Подходите поближе, не стесняйтесь. Сам Великий Султан почитает себя нищим, ведь он не видел нашей игры. Да, мадам, нищим. Царь Московии отправил на поиски нас сотню рыцарей, чтобы мы повторили свое представление. Дамы и господа, прежде вы начнем, я хотел бы спросить, есть ли среди почтеннейшей публики воры-карманники? Вы, милейший? А, вы просто голову почесали. Так что, никого? Это хорошо, поскольку, когда мы начнем, вы забудете обо всем. Я видела целые толпы, раздетые до белья, – и никто ничего не заметил. Я вам поведаю… (– А она не перебарщивает? – Тс-с. – Я все понимаю, но… царь Московии? – Тише, Томас. Сходи за своим колчаном.) Есть ли тут бородатые мужчины? Отойдите подальше, добрые господа, а то неровен час подпалите свою красоту – наш Абрахам изрыгает пламя, что твой дракон. (Из-за кулисы появляется Абрахам, и какая-то девочка на отцовских плечах начинает безутешно рыдать. Абрахам припадает на одно колено и выпускает в небо огненный шар; потом гасит факел во рту.) Но это еще не все – нет, – сейчас вы увидите магию великого волшебника Де Бурго! (Хилая вспышка, дымовая завеса со сверкающими искорками, и Ульрих кланяется под нестройные аплодисменты.) У нас есть клоуны и жонглеры! Иоганн и Якоб, летающие братья! (Парни, легкие, как кузнечики, влетают с площади в толпу, которая расступается с испуганными вскриками и смехом.) Не бойтесь, дамы и господа, они еще никого не сбили. Впрочем, у нас есть Иль Дотторе, который вас вылечит, если что. (Вати с привязанной к животу подушкой прогуливается у фонтана, поглаживая маску. Дети хохочут над его неприличным носом. У него за спиной суетятся сестры Штеффи и Фрида – щипают его зад.) Это дзанни, друзья мои, а еще у нас есть Пульчинелла и Коломбина, как в настоящих итальянских комедиях. А вот и хитрец, знаток дел любовных, наш херувим. Что говорите? Староват для амура? Как же так, милейшая дама, гляньте на ямочки у него на щеках, гляньте, какие локоны. Говорю вам, опыта ему не занимать. Он работал на самого Главного Купидона – маленького шалуна Любви – и связывал юных влюбленных. Теперь он все больше занимается кошками да собаками, да старичками, которым пора бы и взяться за ум…