Грегори Норминтон - Чудеса и диковины

– Maleficium! – крикнул шериф, и народ радостно подхватил:

– Hexenbrenner! Сжечь ведьму!

Я скривился и повернулся к герцогу.

– Колдовство, милорд? – Тс-с!

Шериф открыл большую корзину, у которой собрались его помощники. Под восторженные вздохи толпы они по локоть погрузили руки в корзину; потом выпрямились и показали всем свою добычу. Тринадцать черных кошек, схваченных за шкирку, извивались и царапали воздух. Тщетно они брыкались задними лапами и разевали розовые пасти.

– Я тут думал, во Франкфурте…

– Что ты говоришь?

– Ну… да. – Я заметил, что у меня дрожит левое колено, и уперся пяткой в пол. – Вспомните достижения других правителей. Мы же видели Фуггерхаусер в Аугсбурге и тамошнюю витрину с редкостями? Герцог Померании Филипп тоже заказал нечто подобное – мир чудес в одном шкафу.

– Ты предлагаешь и мне устроить что-то подобное?

– Мои амбиции заходят намного дальше.

В это время на эшафоте шериф и его помощники – подбадриваемые неистовой толпой – бросили кошек на железную решетку. Кошки шипели от страха, их шерсть встала дыбом. Подозреваю, что им переломали лапы, чтоб не сбежали. Кроме того – точно как люди, цепляющиеся в бурном потоке за плот, – они, видимо, предпочитали ужас решетки ужасу пламени.

– Помню, когда я был маленьким, мы сожгли сорок кошек в один день, – сказал Альбрехт Рудольфус, наклонившись ко мне. Он не заметил моей крайней бледности. – Из-за какой-то там чертовой дюжины, – добавил он, – не стоило даже собираться.

Но народ Фельсенгрюнде требовал зрелищ, а герцог хотел ему угодить. По его команде кочегары налегли на меха, чтобы раздуть огонь. Когда палачи бросили на решетку последнюю кошку, шериф пригласил на помост служанку. Под всеобщие аплодисменты головорезы помогли ей взобраться наверх, а руководитель церемонии многозначительно разгладил усы.

– Я не вижу причины, почему нельзя осуществить вашу мечту превзойти великого тезку – во всех отношениях.

Герцог разрывался между веселым спектаклем аутодафе и своим мрачным, насупленный карлой.

– О чем ты?

– Почему большие коллекции бывают только у императоров?

– Деньги, Томмазо, деньги. Фельсенгрюнде не по карману такие амбиции. Посмотри хоть на этот жалкий костер.

– Пока позволяют средства, ваша светлость, я продолжу покупать гравюры, книги и даже картины. Но есть и другие способы заполучить работы старых мастеров.

Альбрехт Рудольфус продолжал наблюдать за спектаклем, однако его слух был обращен к вашему рассказчику.

– У нас есть зачатки библиотеки, – заговорил я скороговоркой. – Я предлагаю расширить ее, заполнить диковинами и… гм… машинерией…

– Маши… чем?

– И у вас будут рисунки и картины великих мастеров: работы, открытые нашими стараниями, полотна, о которых никто не знал. Дюрер, милорд, Кранах и Бальдунг воскреснут и обретут новую жизнь в своих творениях.

Герцог облизнул губы цвета вареной сливы.

– И нам, – сказал он, – вовсе незачем извещать мир о происхождении этих шедевров?

– Вы меня поняли, ваша светлость.

Поднявшаяся на помост служанка, которая, должно быть, впервые в жизни оказалась в центре внимания, не могла сопротивляться восторгу толпы. С застенчивой улыбкой она потянула за рычаг и запустила механизм. Закрутились шестерни, зуб зацепился за зуб, и решетка, покачиваясь, опустилась вниз.

– Я смогу сделать из замка дворец, – говорил я. – И ваша слава распространится за пределы этих гор.

Толпа вопила, знать стонала от смеха, глядя, как горят кошки. Визг несчастных животных был почти и не слышен в реве человеческих голосов. Веселье охватило даже Морица фон Винкельбаха, он открывал и закрывал рот, как человек, выдувающий дымовые кольца, только вместо колец у него изо рта вырывался радостный кашель.

– Мне потребуется, – орал я, – пригласить в Фельсенгрюнде талантливых людей.

– Что?

– Таланты! Мне нужны таланты!

Кошки в нескольких дюймах над пламенем превратились в живые мечущиеся факелы. Горожане радовались возможности лапать друг друга в похотливом возбуждении. Усатый концертмейстер впился языком в ухо посудомойки; слуги хохотали, схватившись за бока. Даже когда последняя кошка затихла и на решетке осталось тринадцать тлеющих трупиков, шум не утих. Я глянул на герцога. Он зевал, прикрывая рот рукой в белой перчатке.

– Прости, – сказал он. – Это я не над твоим предложением. Напротив, оно очень даже согласуется с моими собственными идеями.

На невидимом подносе ветер принес вонь горелого мяса. Тучные дамы прижимали к носам надушенные платки и морщили носы, так что на лицах трескался слой пудры. Спрятавшись за малиновыми лепестками платка, Альбрехт Рудольфус дал подтвердил высочайшее соизволение.

– Я попрошу тебя составить детальный план, – сказал он. – И если он мне понравится – как понравилась «Книга добродетелей», – ты получишь любые необходимые средства.

Сейчас мы стоим на пороге счастливейшего – самого благодатного или, если угодно, самого обеспеченного – периода моей жизни. При одной только мысли об этом провинциальном триумфе крови стоило бы взбурлить в венах, а изношенной мышце, заключенной под ребрами моего постаревшего тела, подобает забиться хотя бы с долей прежней мощи. Но тело только устало стонет. Из десяти лет на вершине славы мне вспоминаются только разрозненные эпизоды, мгновения, хранящие память о моем творении…

Гордые своей вонью обладатели дубленых рук и говора, вязкого, как лошадиная моча, конюхи не были привычны к визитам герцога на конюшню и поэтому хранили молчание – скорее настороженное, чем учтивое. Я начал свою речь, заготовленную заранее:

– Представьте себе, ваша светлость, как все это превращается во дворец искусства. Как с этих пыльных стропил свисают ваши знамена и люстры из блестящей бронзы. Да, сейчас эта крыша закопчена, как потолок преисподней, но пришлите сюда двадцать маляров с лестницами, и – вот оно! – лазоревые небеса, усыпанные золотыми звездами. – Я заметил, как конюхи пялятся на меня из-под лошадиных ног. – Возьмите, к примеру, это стойло, милорд. Вообразите на его месте альков, обитый темным бархатом, и в нем стоит кубок, вырезанный из рога единорога – или перламутра, или пурпурной тверди индийского коралла. Теперь – распахните эти двери! Здесь, в кружащемся вихре соломы… – Герцог положил ногу на ногу и с отвращением уставился на подошву своего сапога. – Гнилой соломы, ваша светлость. Здесь вообще-то… пованивает. – Не сильно ободренный герцог попытался оттереть подошву. – Эй ты… конюх! Принеси-ка ту щетку. Мне плевать, что она для лошади обергофмейстера. – Сердитый юнец залился краской и, скрючившись под локтем герцога, вычистил подошву его сапога. – Теперь… гм… распахните эти двери! Представьте в этом вихре соломы кружащиеся бальные платья дам. Пусть звон этих стремян превратится в их смех, а лошадиные хвосты пускай станут трепехом и взматами… трепетом и взмахами изящных вееров…