Владимир Бацалёв - Первые гадости

Тут в туалет стайкой впорхнули девушки из литейного цеха, и сын эпохи накинул лохмотья со стыда

— Андрея, у тебя ваты нет? — спросила девушка.

— Зачем мне вата? — спросил Червивин.

— Сама, что ль, не знаешь? — засмеялись в ответ.

— Ухо я пальцем чищу, — обиделся сын эпохи.

— Она еще неполовозрелая! — захохотали юные литейщицы. Червивин скорчил обиженную физиономию.

— Ишь ты, какая гордая! — сказали ему. — А загадку знаешь: в зубах — доска, в глазах — тоска, дверь на крючке?

— Не знаю, — ответил сын эпохи.

— А вот мы тебя в очко уроним— и сразу отгадаешь!

Червивин суетливыми гримасами поучаствовал в общем смехе.

— Мы в город линяем, — сказали девушки. — Линяешь с нами?

— Мне там делать нечего, — ответил сын эпохи.

— Возьмем ее с собой, девоньки? Она же новенькая и в самом соку! Ей и сигарет дадут и самогонки плеснут, а она с нами поделится. Угостишь подружек?

Юные литейщицы схватили Червивина властно, но как бы шутя, раскрасили его лицо косметикой, выщипали брови и волосы в носу, сделали дырки в ушах и маникюр на пальцах.

— Ты девка — первый класс! Тебя за валюту выставлять можно, — решили они и потащили сломленного Червивина на «стрит» к асфальтобетонному заводу.

— К кому сначала Андрею отведем, — решали они по дороге, — к Битому или к Лбине?

— Я от самогонки Лбины чихаю.

— А Битый бычки курит и денег только обещает. Привык, зараза, на свободе трахаться в долг.

— Двинем к Коловороту!

— А это кто такой?

— Во дает! Жила с ним неделю и не помнит. Ну, который четырех бабушек одним троллейбусом задавил, когда от ментов убегал, которые его ловили за то, что он голый по улицам ходил и ко всем приставал.

— Он же зверь! Такие раз в сто лет рождаются. Мы Андрею обратно на себе понесем.

— А может, Андрее понравится? Может, она таких и любит?

«Бежать стремглав! — решил сын эпохи, но ноги не послушались разума — Забраться на дерево и слезть с милиционером! — но самое высокое дерево в окрестностях было чуть выше Червивина — Пропал, мамочка моя, роднулечка, пропал почем зря. Подвернула ж нелегкая!» — но тут его встряхнули, как мешок

— Да ладно трястить. Первый раз, что ли!

— Ой, девки, курить охота, аж в заду чешется.

— А вон солдатик прохлаждается. Андрея, стрельни у него и прикури от его спички… Давай, давай, по-шустрому…

Червивин подчинился приказу, приплелся, к кому велели, походкой сомнамбулы и промямлил:

— Солдатик, угости девушек папиросой.

Солдатик повернулся, и Червивин узнал Аркадия.

— Ты?! — выдавил он.

— Я, — ответил Аркадий. — Только я не курю.

— А меня узнаешь? Я — Червивин, жених Победы.

— Идите своей дорогой, девушка.

Червивин зарыдал от расстройства:

— Купи меня на ночь, Аркадий, я тебе еще пригожусь! Ради Победы купи! Меня к Коловороту ведут… Купи, пожалуйста, я всего три сигареты стою!

Аркадий усмехнулся и пошел навстречу офицеру, которому сказал:

— Товарищ капитан, нам в часть пора.

— А вон девушка хорошенькая гуляет одна, — сказал Чекрыжников.

— Какая же она девушка! Это проститутка

— Проститутка — та же девушка, только без семьи, вроде меня, — ответил Чекрыжников, но дал увести себя, пожалев денег на проститутку…

Сын эпохи совсем пал духом. Он сел на бордюр тротуара, даже не заметив, что задралась юбка, и зарыдал пуще прежнего, в голос. Сквозь слезы мерещились жирные волосатые пальцы Коловорота, рвавшие одежду на Червивине в садистском экстазе; слюнявые губы, похотливо облизывающие его полудетское лицо, и еще один предмет, размером с выхлопную трубу проезжающего мимо грузовика Как ни любил себя Червивин больше всех, как ни холил, как ни лелеял в прежней комсомольской жизни, только в голове его все смешалось: любовь к себе с безнадежностью, эгоизм с отчаяньем, начало с концом. Он поднял с земли кусок стекла и поднес к шее, но рука опустилась предательски, пальцы выпустили стекло вероломно, и голова затряслась от истерики. «Что ж, радуйся, Коловорот! Твоя взяла», — подумал Червивин и встал, собрав остатки мужества…

— Где мои передовики?! — завопил кто-то на другой стороне тротуара — Их давно выпустили из зоопарка! Почему они не спешат на родину? Червивин вытер слезы и увидел вопящего дядю, вокруг которого прыгал спасительный Чищенный.

— Я сегодня уеду и послезавтра привезу всех под расписку, — ответил Чищенный.

— Ерофей Юрьевич! — завопил Червивин. — Родной мой!

Чищенный его заметил:

— Только мне нужна помощь вон той девушки.

— Забирайте ее к чертовой матери! Забирайте хоть всех! — закричал первый секретарь — Но чтоб послезавтра мои передовики стояли вот здесь, у моих ног!

Андрей показал язык юным литейщицам, перебежал улицу, схватил за руку Чищенного и не отпускал до Москвы.

— Я понимаю, что дуракам везет, — говорил он. — Но только теперь вижу, что некоторым дуракам везет чрезмерно… Господи, какой же я набитый дурак!.. — и все это очень искренне…

Вот говорят журналисты, что наши исправительные заведения не лечат запущенную нравственность. И напраслину возводят. Сени вернулась с комсомольской стройки шелковая — отличный подарок родителям и обществу. Она и Простофилу советовала стать хотя бы слегка порядочным человеком, но Простофил еще не освоил работу литейщика и варку асфальта, ему еще нравилось вести темный образ жизни, он еще радовался, когда приносил зло в своем собственном лице.

— Потом поздно будет, — предрекала ему Сени и записалась на курсы водителей трамвая.

А Простофил как валял типового дурака, так и продолжал свои упражнения и все никак наваляться не мог. Квасом он торговать не пошел — сезон кончился, хотел украсть у соседа породистого кота и отдавать напрокат на случку — попался, думал еще раз вены подрезать и психическую инвалидность обеспечить — себя вдруг пожалел. Требовалось что-то принципиально новое, а вот оно-то на ум и не приходило, а тут еще Сени со своими нравоучениями — как кость в горле: и года не прошло, все уроки-пороки забыла-забросила. Потому что в школе второгодницей была!.. Нет, Простофил легко не сдавался, звонил Сени через день и звал на прежние пьянки-гулянки, обещая в награду мужиков с деньгой, но девушка, отрываясь от учебника вагоновожатого, лишь ворчала:

— Исправляйся, дурак, потом поздно будет.

Через месяц Леня-Юра принес ей кольцо, которое нашел в канализации, и Сени по подарку оценила серьезность его намерений.

— Пойдем в загс, — предложила она, — чего тянуть резину?

— Но я же подал документы, чтобы стать Леней-Юрой-Константином, и с нетерпением жду результата, — возразил Леня-Юра.

— Ну и зря, — сказала Сени. — Папа уже забыл про Константина и бредит приключениями. Беспокойный у него все-таки ум.