Виктор Ерофеев - Лабиринт Два: Остается одно: Произвол

— Мы, сударь!

— Ну, спасибо вам; да жалко, со мной теперича денег не случилось. А вы, ребята, как отойдет обедня, пообедайте хорошенько да приходите ко мне на дом набздеть хорошенько, я вам тогда заодно заплачу.

Мужики нажрались и понеслись к барину.

— Что, ребята, побздеть пришли?

— Точно так, сударь!

— Спасибо, спасибо вам! да как же, молодцы, вить надо раздеться, а то на вас одежи много — не скоро дух прошибет.

Мужики разделись догола, а барин тем временем приготовил им «добрый подарок» — розог и палок. Махнул он слугам своим; пятьсот палок получили мужики. Насилу выбрались, да — заканчивается сказка — бежать домой без оглядки, и одежду-то побросали.

Судя по этому примеру, не только желание может стать завязью сюжета заветной сказки, но и глупость. Не было бы народной глупости, мужской и женской (дурней, дур), не было бы и большинства сказок. Глупость — мотор сказки.

Пердеж наказуем, ноне этим только славна сказка про мужиков и барина. Велика мера происшедшего недоразумения. Две культуры, барская и мужицкая, не сообщаются. Мужики забудут, за что были наказаны, но не забудут, что были выпороты. В сказке уже видны зарницы русской революции. Больше того, она просто-напросто предсказана:

«Ванька голой запряг лошадь, поставил сундук на воз, привез к реке и бросил его в воду. Поп с помещиком насилу выбрались; а Ванька забрал их одежу со всеми деньгами, что в карманах были, и стал со своей женой жить да поживать, да добра наживать, а лиха избывать».

А добрый сказочник — культурный герой, посредник — зачастую выглядит меньшевиком или ренегатом вроде Плеханова.

Заветная сказка особенно чувствительно отзывается на пердеж при ебле. Анальные отношения допустимы, но пердеть и обсираться непозволительно. Это никуда не годится. Всякий раз, когда баба пердит, сказка над ней потешается и унижает.

Впрочем, мужской герой тоже рискует попасть в смешное положение, если будет вести себя неосторожно по отношению к жопе. Согласно схеме исполнения желания в сказке «По-собачьи» (34) лакей мечтает отработать дворянскую дочь — красавицу. Лакея сказка недолюбливает, лакей — не солдат, и потому выбирает его как свою потенциальную жертву.

«Пошла она как-то погулять, а лакей идет за ней позади, да думает: эка ловкая штука!»

Желание становится превыше всего, включая страх смерти. В этой безграничной страстности, вплоть до жертвенности, тоже содержится элемент русской ментальности. Страстность повышает важность заветной сказки. Она не занимается ерундой, повествует о самом главном:

«Ничего б, кажись, не желал в свете, только б отработать ее хоть один разок, тогда б и помирать не страшно было!»

Неосторожное слово сорвалось с лакейских губ,

«не вытерпел и сказал потихоньку: «Ах, прекрасная барышня! шаркнуть бы тебя хоть по-собачьи»».

Барышня услышала, дождалась ночи и позвала к себе лакея:

— Ну, коли хотел, так и делай сейчас по-собачьи, не то все папеньке расскажу…

«Вот барыня заворотила подол, стала посреди горницы раком и говорит лакею (казалось бы, сбывается лакейская мечта, но вместо мечты лакей слышит совсем другое. — В.Е.)

— Нагибайся да нюхай, как собаки делают!»

Лакей вступил в зону унижения, превращаясь в собаку: «Холуй нагнулся и понюхал».

— Ну, теперича языком лизни, как собаки лижут!

Лакей исполнил приказ.

— Ну, теперь бегай вокруг меня!

Лакей обежал барышню «разов десяток, да опять пришлось нюхать и лизать ей языком. Что делать? Морщится да нюхает, плюет да лижет!».

На другой вечер повторилось то же самое. По приказу молодой барыни лакей снова «стал ей под жопою нюхать и в пизде лизать».

«Этак долгое время угощала его барышня, да потом сжалилась, легла на постель, заворотила подол спереди, дала ему разок поеть и простила всю вину».

Барышня точно разыграла ситуацию преступления и наказания и вышла из игры великодушной победительницей. Но и лакей в конце концов остался доволен: «Ну, ничего! хоть и полизал да свое взял».

Сама же сказка объяснилась в своем ограничительном, избирательном подходе к сексуальному действию, указала надопустимое и недопустимое, продемонстрировав наивность собственной морали. Лакейское хоть точно определяет границу сказочного фантазма (отрицательное отношение к куннилингусу), за которой кончается мужская победа и начинается его поражение, границу, которая в русской традиции получила устойчивый, многовековой характер.

Вместе с тем, если жопа — погибель, говно есть в некотором роде ценность. В сказке «Первое знакомство жениха с невестой» (20) повествуется о первом ночном свидании молодых. Инициатором становится девка:

— Как же быть-то? ты где, Иванушка, спишь?

— В сенцах.

— А я в амбарушке. Приходи ночью ко мне, так мы с тобой и поговорим ладнее…

Вот пришел Иванушка ночью и лег с Машуткою. Она и спрашивает:

— Шел ли ты мимо гумна?

— Шел.

— А что, видел кучу говна?

— Видел.

— Это я насрала.

Невеста об этом сообщает с гордостью, желая повысить себе цену.

— Ничего — велика!

Удивился. Зауважал. На жениха такая большая куча говна произвела желанное впечатление. Сказка, однако, кончается некоторым недоразумением.

«Проснулась она ночью и ну целовать его в жопу — думала, в лицо, а он как подпустил сытности — девка и говорит: «Ишь, Ваня, от тебя цынгой пахнет!..»»

(Такому сравнению позавидовал бы любой писатель.) Но сказочник не спешит переводить невесту в разряд жертв. Дело молодое. Обозналась. Смешно, но простительно.

Насрать — это также и месть. В сказке «Поп и западня» (39) поп мстит мужику за смерть любимой собаки тем, что срет ему в капкан. Но попу в сказке никогда не везет. Капкан прищемил ему яйца — «он тут же издох» (в слове «издох» — не только враждебное отношение к попу; речь идет о русском отношении к смерти). В сказке «Каков я!» (76), напротив, мужик отомстил обманувшему его попу тем, что насрал ему в шапку.

«Поп сгоряча схватил шапку, что с говном лежала, надел на голову и побежал по деревне искать мужика, а говно из шапки так и плывет по роже: весь обгадился» —

немедленно превратился в жертву.

С попом связана и зоофильская «Сказка о том, как поп родил теленка» (38).

— Ванька! ведь у меня на печи-то теленок, и не знаю, откуда он взялся.

На это поповский батрак отвечает:

— А вот как: помнишь, батюшка, как мы сено клали, мало ли ты бегал за коровами! вот теперь и родил теленка!

Зоофилия выглядит как приговор. К зоофилии принуждают ложных героев. В другой сказке поп, по меркам сказочника, падает, пожалуй, еще ниже: он перепутал сперму мужика, который только что выеб его жену, с яичницей, «взял соли, посолил да и слизал языком». Кроме того, только поп в заветной сказке оправдывает пердеж: