Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат!

— Абдуллы дочку пригласи, Мадину, вон она сидит, видишь, рядом с моей матерью, — говорил Магомед, показывая на виденную уже на кассете девушку с отглаженными волосами. — Иди давай, когда музыка будет.

Далгат отпирался.

— Я хочу с Халилбеком поговорить, — объяснял он Магомеду.

— Хабары свои потом будешь разводить, мозги не делай мне. Иди пригласи, когда музыка будет.

Тамада взял в руки микрофон и снова закосноязычил:

— Эти, вот, кто там, короче, жениха нашего украли. Почему невеста одна сидит, а? Наша делегация уже поехала искать жениха, и мы этих друзей накажем его, которые это сделали. Да же, Халилбек? Сейчас даю слово нашему уважаемому Халилбеку…

— Далгат, салам! — отвлек Далгата чей-то голос, и Далгат увидел небритого и усталого Мурада, своего кузена. — Идем со мной, отойдем на разговор.

— Что случилось? — спросил Далгат.

— Помощь твоя нужна.

Далгат тоскливо оглянулся на тамаду и Халилбека, готовящегося держать речь, и пошел за Мурадом. Они подошли к краю открытой мансарды и перегнулись через перила. Внизу вокруг машин бегали дети, курили мужчины и женщины в балахонах переносили с места на место свадебные торты.

— У меня сверток есть, — говорил Мурад, — в ковре. Ты можешь его несколько дней у себя подержать, матушки нет же твоей?

— Какой сверток? — спросил Далгат, нетерпеливо оглядываясь туда, где звучал из динамиков голос Халилбека.

— Там ничего, просто мне нельзя дома держать, — говорил Мурад, потирая красные глаза.

— Он тяжелый? — спросил Далгат. — А то я сейчас не домой иду, мне с Халилбеком говорить надо.

— Нет, не прямо сейчас, — оживился Мурад. — Я тебе его вечером сам занесу, ты просто спрячь его куда-нибудь на пару дней. Матушка же в Кизляре у тебя.

— Да, хорошо, — отвечал Далгат, желая поскорей закончить разговор.

Внезапно голос Халилбека прервался, раздались женские крики, а из динамиков по ошибке понеслась и тут же заглохла певичкина фонограмма. Люди, стоявшие на улице, побежали по лестнице наверх, на крик. Далгат тоже ринулся в зал и увидел взбудораженные лица, потрясенного тамаду, удерживающего от чего-то Залбега, и толпу мужчин, склонившихся к полу. Кто-то громко звал «скорую».

— Что случилось? — спрашивал Далгат у гостей, но те только хватались руками за головы.

— ВахIи, вахIи! — восклицали бабушки, прикрывая рты концами платков и тревожно вглядываясь в смуту.

— Айдемира застрелили, — сказал вихрастый парень, выпучивая глаза. — Отвечаю, сам видел! Он стоял же есть, и раз пуля ему в голову, откуда не знаю.

— Мансарда открытая, откуда хочешь могли стрельнуть, — раздались голоса.

Невесту вместе с ее пышными юбками выводили из-за стола, не давая оглядываться. Мимо, поскальзываясь, грузно пробежал что-то лопочущий Сайпудин.

— Астауперулла, — жеманно вскрикивали девушки, вытекая из зала нарядной толпой.

— Пошли отсюда, Далгат, — сказал внезапно возникший Мурад, вытаскивая Далгата наружу.

— Халилбек… — начал Далгат.

— Халилбек побежал милицию встречать, сейчас не до тебя ему, — говорил Мурад.

— Это покушение что ли было? — спрашивали друг у друга женщины на лестнице. — Айдемир в прокуратуре работает.

— Если в голову попало, не спасут, нет, — говорили другие.

— Сейчас милиция же есть, всех обыскивать начнет, — говорил Мурад, — мол, мало ли, вдруг просто на свадьбе гуляли от души, в потолок стреляли и в Айдемира попали. А здесь у всех стволы с собой есть… Как без них? Так что лучше идти нам.

Они уже шли по грязному и знойному переулку, когда где-то рядом заныла милицейская сирена и унеслась влево, туда, где горел суетой «Халал».

— Ничего не понял, — говорил Далгат. — Я хотел ближе подойти, на Айдемира посмотреть.

— Что на собаку смотреть… — сказал Мурад, ничуть не смущаясь.

Они вышли к городскому пляжу и, сняв сандалии, ступили на исхоженный песок — туда, где на расстеленных простынях разлеглись веселые и шумные люди. Далгат глядел на волнистое мутно-серое море, на далекий, похожий на утку, силуэт заброшенного островного завода и на гурьбу купальщиков, плещущихся в загаженной мелкой воде.

Какие-то женщины, молодые и старые, залезли в море в длинных, прилипающих к телу платьях-ночнушках. Здесь же подростки с гиком кувыркались в воде, а две девушки в тонких обрезках-купальниках истошно кричали, оттого что кто-то хватал их за ноги.

Дети смеялись и бегали, крича на непонятных горских языках, хватали у важных матерей початки вареной кукурузы. «Пирожки горячие!» — вопила женщина в съехавшем набок платке, перешагивая через мокрые тела. Мимо шли несколько радостных девушек. Далгат заметил, что одна была в мусульманской тунике и в платке-хиджабе, другая — в дешевой красной косынке и длинной полупрозрачной юбке с разрезами, прочие — в модных и вызывающих бриджах. Следом за ними тянулись парни, подшучивая и набирая горстями ракушки, чтобы целиться в спину или пониже. Мурад шел молча, опустив голову и поддергивая свои короткие брюки.

Чеченцы в мокрых, с прилипшим песком штанах шумно лупили мяч, а на утыканных в песок турниках, как всегда, висели гроздья парней и мальчишек. Дальше, за грудой камней, виднелись подъемные краны тихого порта. Мурад и Далгат полезли по камням, меж которыми стояли с алюминиевыми ведрами русские рыбаки, и наконец присели у самой кромки воды. Далгат вздохнул:

— Нехорошо говорить «собака» на незнакомого человека.

Мурад хмыкнул и спустил волосатые ноги под брызги прибоя.

— Кто его не знает? Вор. Вот там, за Каспийском, дома видел большие? — Мурад потянул руку вправо — У него там три дома было.

— Почему было? Жив же еще, — бормотнул Далгат.

— Он муртад, отступник. Стал как все эти кяфиры и нацпредатели со своими джахилийскими штучками.

Мурад сплюнул в подбегающую волну.

— Все из-за куфра.

— Из-за чего?

Мурад повернулся к Далгату и почесал обросшую щеку.

— Куфр не знаешь! Кругом он, кругом! Морали нет, неверие, в чудеса Аллаха не верят… На свадьбе сейчас эти, Мала и Рашид, хвастались, что даже больше, чем пять раз намаз делают. Ослы!

— Ну и что?

— Намаз делают, а пиво пьют. Это нифак, знаешь? Айдемир этот тоже две мечети построил, а его сын чуть ли не десять наших сестер изнасиловал, каких-то студенток. Еще на телефон снимал и по блютузу передавал всем.

Мурад достал из кармана зеленую тюбетейку и надел ее на голову.

— Я к тебе вечером приду, помнишь? Тебе много объяснить надо. Ты один с мамой живешь, никому не нужен, никто тебя на работу не устроит нормальную из-за кяфирских порядков. Надо бороться. Вот знаешь, — продолжал Мурад, — эти суфии все места себе захватили. Они во всех мечетях имамы, в мусульманских управлениях сидят. Подыгрывают русне и кяфирам. Это неправильно, это всеобщий таклид. Умма не должна разделяться, иначе будет раскол, фитна, понимаешь? Мы, салафиты, говорим, что надо возвращаться к истинному исламу, который был при Пророке, мир ему. И чтобы был независимый имамат.