Шандор Тот - Как дела, молодой человек?

Зрителей на трибунах было немного, лишь одна компания шумела на весь стадион. В ней был и Жолдош — восемьдесят пять килограммов веса; сложив руки рупором, он орал изо всех сил:

— Давай, Хомлок! Жми!

А я подумал: нельзя выходить на старт, когда ноги от страха подкашиваются.

Тут опять появился тренер. Если б он в меня верил... и то бы не помогло. А он и не верил.

— Все эти ребята аутсайдеры, — сказал дядя Геза. — Если нажмешь, придешь первым. — Он смотрел на меня, и оба мы знали, что все это, так сказать, педагогика, а если всерьез, то делать мне здесь совершенно нечего; мало быть фаворитом, для победы нужно еще кое-что.

Я поставил ногу на тумбочку — она здорово дрожала; тогда я вскочил на обе ноги, а Чабаи, не спуская глаз, следил за каждым моим движением. Он был не на шутку расстроен, видя, что я совсем расклеился.

До команды оставались считанные секунды, а меня бил озноб, и я зябко кутался в халат.

Наконец прозвучала команда, и теперь — это точно — за мной никто не следил.

— Внимание, приготовиться... — И хлопнул выстрел.

Бросок — я стремительно рванулся вперед, но скоро заметил, что ритм отвратительный: не плаванье, а беспомощное барахтанье. Я вел заплыв совсем недолго; был, правда, один отличный момент, когда другие пловцы меня догоняли, — я едва сдержал рвавшийся из груди ликующий крик и несколько метров скользил очень легко, надеясь, что ритм вот-вот выровняется; но внезапно почувствовал, как сводит мышцы, руки и ноги словно немеют, и тогда мне стало все безразлично. Я даже не очень старался...

К финишу я пришел после Чабаи, пятым. Моментально выбрался из воды и хотел потихоньку убраться, но дядя Геза, как осатанелый, ринулся вслед за мной.

— Что случилось? Говори!

— Не пошло, дядя Геза! — сказал я. В другое время я бы просто сгорел со стыда, но сейчас мне было не до тренера.

— Вот как! Не пошло! На тренировки не ходишь, все растерял: и форму, и волю. Знаешь, как это называется? Плаванье ради галочки! Не нужен мне такой пловец!

— В следующий раз... будет лучше, — промямлил я, не в силах выносить его истошные вопли.

— Болтовня! — заорал он фальцетом, чуть не захлебнувшись от злости. — Думаешь, я ничего не вижу? Ты же весь зеленый, как жаба, круги под глазами, рожа измочаленная. Рано начинаешь...

— Что? — спросил я с недоумением.

— Сам знаешь!

Он въедливо всматривался в мое лицо. Я молчал.

Тут подошел Чабаи и, виновато тараща глаза, стал рядом со мной.

— Чего стали? — рявкнул старик. — Убирайтесь к чертям! — И он умчался, не переставая ругаться. — Попробуй сделать из таких пловцов. Черта с два сделаешь! С этих лет развратничать! Дохляки истасканные!

— Погорели, и с треском! — сказал Чабаи, теребя мой халат.

— Хоть ты-то не лезь! Не дергай, а то схлопочешь!

Он сразу притих и поплелся за мной в раздевалку. Я оделся в одну секунду.

— Ты что, нездоров? Зачем ты поплыл? У тебя даже ноги трясутся.

— Бабка твоя трясется...

— Уж мне-то не заливай... Нахватал двоек, на уроках сидишь как потерянный, дрожишь, словно лист осиновый.

— Отстань! — сказал я, а сам готов был сквозь землю провалиться, потому что зубы у меня опять застучали.

— Разве это дружба?.. Ты что, онемел? — Голос его на миг прервался, потом он выпалил: — Говори, дружба? Я скажу тебе, что это такое. Дерьмо это, а не дружба! — И он выскочил из раздевалки, с шумом хлопнув дверью.

Я натягивал тренировочный костюм и думал: ладно, с Петером я после улажу, пока мне не до объяснений. И не до состязаний: проиграл — что поделаешь? Потом... когда жизнь войдет в нормальную колею, займу и первое место. А сейчас я спешу. Уже шестой час.

■

Мост Маргит я все же прошел пешком. Кто подсчитает, сколько километров я отмерил ногами? Надо было собраться с мыслями, а для этого нужно время. Может случиться, что я не застану папы дома, то есть у дяди Пишты. Как это странно... Но я не боюсь. Что поделаешь, если слова наших отцов далеко не всегда непреложны. Ты веришь, веришь до исступления, вдруг все летит кувырком, и тогда выясняется: то, что было, уже не действительно. Объяснений не требуй, а потребуешь, тебя же обвинят в нахальстве, развязности и еще черт знает в чем. Ну ладно, увидим.

До Вышеградской улицы я тоже хотел пройтись пешком. У кинотеатра «Совет» околачивалась орава стиляг, пестрых, как попугаи: крикливо-яркие шарфы, торчащие ежиком волосы. Время от времени кто-нибудь один, нарушая позицию круговой обороны, вдруг отваливал в сторону и отпускал шуточки вслед проходящим девчонкам. Зубоскалили самым пренебрежительным тоном, но где-то проскальзывало затаенное волнение. Мне это знакомо. Трусливые подонки, со злостью подумал я и вдруг с удивлением понял, что просто завидую.

Живодер, разумеется, ошивался тут же; я хотел пройти мимо, но он заметил меня еще раньше и, должно быть, следил исподтишка. Оставив своих дружков, он направился ко мне, а я, и так уже выбитый из седла, подпустил его и даже не сбросил руки, когда он по-свойски положил ее мне на плечо.

— Чао, Хомлок! Пойдем, долбанем в «чижики»!

— У меня дела!

Я хотел поскорей от него отвязаться и у Театра Комедии свернул в переулок, но он упорно шагал рядом.

— А у меня новость — ахнешь! — сказал Живодер. — От Фараона бабенка сбежала!

— Какая бабенка?

— Жена. Не понимаешь, что ли?

— Врешь! — сказал я, но ноги у меня задрожали, как перед началом соревнований.

—- Да я своими глазами видел! — загремел он мне в самое ухо. — Погрузилась в машину и отчалила!

— Врешь! Ты ведь ее и не знаешь!

— Я? Такую роскошную женщину? Ты бы видел, старик, какой у нее зад!

— Ты ее с кем-нибудь спутал, — сказал я беспомощно, чувствуя, что бледнею от бешенства.

— Да ты все проворонил. Фараон с тех пор как больной паук ползает. Погоди, сам убедишься. На ногах не стоит, шатается, будто вдрызг нализался.

Я молчал, стиснув губы, чтоб они не дрожали.

А Живодер трещал как заведенный.

— Она, знаешь, тонкая штучка. Завела себе субчика на улице Кекгойо. К нему и рванула.

— Заткнись! — совершенно убитый прошептал я, глядя прямо перед собой.

Живодер с любопытством уставился на меня и, как видно, хотел сказать что-то такое, чтоб нельзя было подкопаться.

— Умная баба. Чего ей мучиться с этим лысым хмырем! Скажи — нет?

Я видел только его подбородок с пакостно пробивающейся щетиной. Развернулся и врезал. Привалившись к стене, он зажал рот рукой, и между пальцами у него просочилась кровь. Потом свистнул — кровь и слюна брызнули изо рта фонтаном. Дружки его, должно быть, были поблизости, потому что сразу откуда-то выскочили четверо. И на меня. Мне бы надо удрать, да ведь... все равно далеко не уйдешь. Я защищался отчаянно. Молотил руками, ногами и какое-то время держал их на расстоянии. Отпрыгнув к стене, я невольно оказался рядом с Живодером. Одного, черномазого, я лягнул, и он сразу скрючился. Трое оставшихся дрались, как бешеные, а я больше не мог прикрывать лицо. Пиджак на мне был разорван по шву, чей-то кулак раскроил скулу. Я отбивался уже инстинктивно, когда передо мной внезапно выросла могучая фигура, и человек в синем фартуке раскидал моих врагов. Слов его я не слышал — после чьего-то прицельного удара в скулу меня окружила глухая тишина. Пошатнувшись, я привалился к стене; из рассеченной щеки струилась кровь. Тот, в синем фартуке, немного проводил меня в сторону Западного вокзала. Глухота наконец прошла, я зажал рану носовым платком и пробормотал слова благодарности. Он же старался меня ободрить: пусть те парни скажут ему спасибо, он сам видел, как я отделал двоих из пяти. Махнув на прощанье рукой, он сел в грузовик рядом с шофером. Я тоже помахал рукой и попытался улыбнуться — он, конечно, заслужил намного больше. Не приди он на помощь, я бы наверняка оказался в больнице.