Михаил Васильев - Остров

— Слышь, Мамонт! — издали кричал Пенелоп. — Я вот вражеский голос слушал, а теперь не пойму ни хрена. Тысячи жителей острова, говорит, ведут вооруженную борьбу с колониальной армией Мамонта- это как? А политический покойник — где такой?

— Споем, мужики! — кричал Кент. — Давай… Там, где багульник… Багульник. Ну! Багульник на сопках цветет…

Японки напротив о чем-то негромко разговаривали, спокойные и трезвые, словно чай, мелкими глотками отпивая водку из кружек. Сейчас странно звучали их голоса: не только слова, но и интонация. Быстрая речь, как будто в ритме чтения прейскуранта. Внутри головы вертелось: "Салат из орхидей. Попугаи вареные. С перцем, лавровым листом. Пельмени с моллюсками, ракушки тож. Плавники акульи. Рыба-прилипала."

— Кус-кус из белого человека, — пробормотал он вслух.

— Парьятна апети, — вдруг внятно сказала японка, сквозь огонь глядя на него.

Опираясь о лысину Козюльского, Мамонт встал.

— Объявляю! — заорал он. — Как губернатор острова издаю закон — полная свобода пьянства. Всем гулять вольно! Конституцию дарую.

Но его никто не слушал. Под ногами, как крабы, ползали пьяные, хватали за ноги.

Он пихнул кого-то в спину — неожиданно легко этот кто-то упал. Перешагнув через бесчувственное тело, Мамонт, почему-то стараясь идти прямо и твердо, двинулся на шатких ногах к лесу.

— Тверской фарцовщик Афанасий Никитин ходил за три моря, — громко толковал кто-то сзади. — Ходил, ходил и дошел до царства обезьян…

Потное тело охватило прохладой.

"Пей с луноликой, — почему-то скакало в голове. — Водка — яд, но в ней намек… Нас, пьяниц, не кори. Когда б господь хотел, то ниспослал бы нам раскаянье в удел…"

С звериной свободой ударив струей по каким-то невидимым во мгле лопухам, он задрал голову к небу с расплывающимися звездами.

"Это всего лишь мы, господи. А я твой наместник на острове, мелкий Бонапарт и обезьяний царь. Видный политический деятель."

Издалека доносились крики, уханье и визг.

"Это мы, дети твои, играем… Слышь, господи? Где ты там? Играем здесь, в местных кущах."

— Эх, аукнусь! Эх, откликнусь! — донесся чей-то крик.

"Слышишь, орут?"

— Если говорить о тебе, не к ночи ты, конечно, будь упомянут… — доносилось с берега. Опять крик: И ты, гад, стоишь на пути человечества к счастью!

— Ты нуль, приближающийся к абсолютному! — возмущенно доказывал кто-то. — Понял? Здесь и зарылась собака. Как говорится.

— А у тебя рот, как куриная жопа, — упорно повторял другой.

— Правильно! — вдруг согласился обзываемый. — Спасибо на добром слове. Выпьем!.. Пей, пей. Дядя Семен! Я тебя так уважаю, что, если ты заснешь, я тебе и во сне водку в рот лить буду. Не пойми меня правильно…

Мамонт залпом допил остаток из бутылки. Сознание сразу погасло. Кое-как он еще осознавал, еще видел, как вся орава голышом прыгала в черных волнах океана. Потом упал, споткнувшись, горькая волна накрыла его. Едва не захлебнувшись, Мамонт вынырнул на поверхность. Мокрый и почти протрезвевший, побрел к костру. Мимо, с визгом пробежала половая, закидывая в сторону ноги. С жадным вниманием Мамонт успел заметить по-мужски худые узловатые ноги, маленькую грудь с черными сосками. За ней прыжками мчался Пенелоп, кривой, бородатый, словно сатир, настигающий нимфу. Белое гипсовое тело женщины мелькнуло в лесу, издалека раздался и утих треск сучьев и смех.

Мамонт выхватил из коробки бутылку и швырнул ее в костер.

— Прекратить блядство! — заорал он.

Бутылка оглушительно лопнула, в небо метнулось синее пламя.

— …И будет торговля женщинами, — донесся откуда-то голос Кента. — Составить состояние… Это и есть мой черствый кусок клепп, — произнес он почему-то с немецким акцентом.

Мамонт вдруг, неожиданно для себя, захохотал, запрокинув голову; упал на четвереньки. Корчась на песке, вспомнил, как давно не смеялся. Так, ухмылялся — много лет…

Он проснулся, грубо облитый кем-то водой, лежал, не в силах протестовать. Перед глазами торчала из песка полузасыпанная черная бутылка виски — ,однако, в мучительной недосягаемости от протянутой руки.

"Один. Одинокий, как вишенка в бокале", — всплыло что-то странное в покореженном мозгу.

Накрыло второй волной.

"Прибой!" — понял он. Цепко ухватил бутылку, пополз куда-то. Та оказалась открытой, он глотнул, разбавленное океанской водой, пойло.

Вдалеке, из леса торчала тонкая накренившаяся мачта с обвисшим парусом.

"Так далеко от берега?.. Откуда? — смутно подумал он. Очнувшись, сел, ощущая фантастическое количество алкоголя внутри.

Женщины вдвоем сидели на качелях, между двумя пальмами, пели тоненькими голосами. Дальше двое собирали, разбросанные при крушении катера, бутылки. Один- Пенелоп, второго узнать было невозможно — так он был покрыт песком.

Покрытый вдруг закричал голосом Кента:

— Смотри, смотри, что американ делает. Бряцаешь оружием, гад!

Мамонт увидел американский корабль в неестественной близости от них. На палубе и на берегу кипела муравьиная суета.

— Пойти посмотреть на оскал империализма? — сомневался подошедший Кент.

"Эх, не встану!" — Мамонт встал на ноги, и сразу же закружилась голова, какая-то тяжесть потянула назад, будто на спину повесили стальную плиту.

"Безумный день. Или еще утро? Безумное утро?"

Он двинулся к лесу, ощущая глубокую слабость в ногах. — "Сотрясение костного мозга?" — пришла в голову еще одна нелепая фраза.

Не дойдя до леса, Мамонт свернул за пальму.

"Из всего лексического состава языка тех индейцев только и остались слова "место, где мы все опьянели." Пять слов, — успел подумать Мамонт. Поднявшаяся изнутри, из желудка, судорога скрутила его, связала в узел, будто выжимая. — Не приняла душа."

В голове прояснилось, будто после удара.

"Извините за подробности," — пробормотал он, вытер слезы, оглянувшись, увидел, что, сидящие на берегу, мизантропы смотрят в его сторону, и кто-то указывает на него пальцем. Сквозь тупое одеревенение медленно просачивалась тоска. Парадоксальная смесь равнодушия и отчаяния.

— …Тормозную жидкость тоже, — возвращаясь, услыхал он голос Пенелопа. — Только сблевать обязательно… Выпить и сблевать. И не сдохнешь тогда, и дурь в голове останется… Ну что, бугор, стравил? — Повернулся к нему Пенелоп.

— Да уж. Чуть кишки не вывернул, — Непривычно близко Мамонт видел на корме линкора пестрый флаг, оказавшийся неожиданно большим, просто огромным. С похмелья жизнь раздражала своей чрезмерной подробностью. Что-то поплыло в голове, все стало нереально отчетливым и отстраненным, он увидел все это откуда-то извне, будто по телевизору: низко летящий над водой вертолет, бурун воды за спешащим глиссером, американец на палубе, смотрящий на него в бинокль. По берегу бежит некрасивый переводчик Квак в засученных штанах.