Александр Кулешов - Тупик

Меня разбудили еще раньше. Я удивился, что в комнате, кроме Карла и Гудрун, были Франжье и еще двое руководителей «Армии справедливости». Все одетые, свежие.

— Вставай, Ар, есть срочное дело, — сказал Франжье, вид у него был озабоченный.

Я решил, что возникла опасность, вскочил, молниеносно оделся, сполоснул лицо, схватил автомат.

— Нет, — сказал шеф, — он слишком громкий, — и протянул мне парабеллум с глушителем.

Мы вышли в соседнюю комнату. В углу стояли Карл и Ирма, в дверях Рика, все с автоматами. У всех мрачный значительный вид.

— Слушай, Ар, — торжественно заговорил Франжье. — «Армия справедливости» поручает тебе важное и почетное задание, — он сделал паузу, — привести в исполнение приговор революционного трибунала. Сейчас ты подвергнешь справедливой казни предателя пролетариата, врага подлинных интересов масс, красного вожака Эстебана.

Я, конечно, уже чувствовал, к чему идет дело. Поэтому, наверное, сумел сохранить спокойствие. И еще потому, что я прямо кожей ощущал, как они все следят за мной, за каждым моим движением, за выражением лица.

И вдруг меня охватило странное равнодушие, эдакое раздвоение (я вам уже говорил, что со мной такое случалось). Вот сидит в первом ряду партера зритель Ар и наблюдает, как на сцене другой Ар привычно и тщательно осматривает парабеллум, загоняет патрон в патронник и засовывает оружие под пиджак. Из соседней комнаты Карл выводит Эстебана. Он смотрит на нас, ни на ком нет масок, и он сразу все понимает. Он очень бледный и осунувшийся, но такой же твердый и мужественный в решающие минуты, как всегда. Эстебан вслед за Карлом идет к двери. Молча мы спускаемся в мрачный двор-колодец. Посреди двора стоит красный автомобиль. Карл жестом приглашает Эстебана садиться в машину.

Эстебан поднимает лицо кверху, он смотрит на клочок голубого неба, еле видного из этого каменного колодца. Солнце уже встало, и небо немного золотится, эдакий золотисто-голубой квадратик, невозможно далекий. К нему и обращает свой последний взгляд Эстебан. Последний, потому что Карл делает мне быстрый знак рукой, и я, поспешно, судорожно нажимая на спуск, выпускаю все одиннадцать пуль в стоящего передо мной человека. Лишь бы он не успел посмотреть мне в глаза… Лишь бы не успел…

Он падает, одно-два судорожных движения, и распростертое тело замирает. Ар, тот, что на сцене, что стрелял, спокойно возвращается в комнату. За ним внимательно наблюдает другой Ар, тот, что сидит в партере.

Все по очереди значительно жмут мне руку. Я подхожу к бару и, налив полный стакан виски, залпом осушаю его. Никакого действия. Осушаю второй. Иду в свою комнату, валюсь на постель. Засыпаю мертвым сном,

А тем временем, как мне рассказали потом, Карл и Ирма завернули тело Эстебана в плед, погрузили в багажник красной машины и ровно в восемь часов (когда многие офисы еще не открылись, но машину поставить уже негде) выезжают из двора. В тот момент, когда Карл доехал до середины одной из центральных улиц города, из сплошного потока машин, стоявших у тротуара, отъехал белый «фиат» с Рикой за рулем. Красный автомобиль занял его место. Карл и Ирма вылезли из него и, не запирая, отправились в соседнее кафе завтракать.

В час дня Гудрун (она уж не упустит возможности покрасоваться) позвонила в полицию и торжественно сообщила о приведении в исполнение «приговора революционного суда» «Армии справедливости» и о месте, где можно найти тело.

Вот так это все произошло.

Вот так я навсегда расстался со своим самым лучшим, самым близким когда-то другом Эстебаном.

Вот так я миновал еще один рубеж в своей жизни.

Хоть Эстебан и был коммунистом, а коммунистов в нашей стране правительство (официальное) недолюбливает, а миллионеры, то есть те, кто правит фактически,

ненавидят, но все-таки оставить убийство без последствий было нельзя.

И так уже много шуму наделали оба похищения, а теперь еще и убийство! Да и игнорировать то, что принято называть «реакцией общественного мнения», было невозможно.

Уже не тысячи, а сотни тысяч людей вышли на демонстрации, прокатилась волна забастовок, даже не очень-то дружелюбно настроенные к коммунистам лидеры других партий, стараясь не выбиться из общей струи, выступили с гневными речами.

Предсмертное послание Эстебана без конца перепечатывали газеты, читали по радио и на митингах (словно сам он выступал перед народом).

Вы, наверное, удивляетесь, что я вам не привел это послание. Но для меня оно как нож в сердце. Я затыкал уши или выключал телевизор, когда слышал слова, что были в том письме. Какие слова? А впрочем, мне ведь все равно когда-нибудь придется к этому вернуться. Так уж лучше сейчас. Только я не хочу снова это читать! Не могу! Читайте сами. Вот что писал Эстебан: «Товарищи, вы, которые живы, которые делали, а теперь делают без меня мое дело, простите, что покинул вас на середине пути. Вы знаете — не моя в том вина, да и, может, своей смертью я все же принесу пусть небольшую, но пользу. (А только в случае моей насильственной смерти вы прочтете это письмо.) Если, узнав о том, как я погиб, и поняв, что к чему и в чем подлинная справедливость, кто-то встанет в наши ряды, я буду считать, что умру не зря.

Сейчас много теорий и мнений относительно того, как исправить мир. Как сделать его справедливым, честным, светлым и мирным. Но только наша, основанная па науке теория правильна.

Нет, конечно, не все, кто не с нами, сволочи и фашисты. Есть много честных, но наивных людей, крепко верящих в разные сказки, есть добрые слепцы, есть, особенно среди молодежи, энергичные, полные желания бороться, да не знающие как, а потому слушающие иной раз тех, у кого голос громче. Много есть и таких, кто доверчив, кто верит тем, кому верить нельзя. Все они хотят справедливости на земле, но, только поняв истину, только примкнув к нам, они смогут добиться этой цели.

А что касается моих палачей, всех этих явных и неявных террористов, демагогов, лжецов, предателей человечества, прислужников реакции и империализма — их время пройдет, их имена не останутся в памяти, а останется лишь презрение народов к их гнусным делам.

Кто помнит сейчас об оасовцах, тонтон-макутах?

Террор никогда ничего хорошего никому не приносил. На терроре не сможет удержаться ни один правящий режим, ни один диктатор, ни одна хунта. Да, конечно, повластвуют, поцарствуют, кто больше, кто меньше, и слетят в конце концов на помойку истории. Вспомните Гитлера, Муссолини, Франко, иранского шаха, Салазара, Дювалье…

Что государственный, что индивидуальный террор ни правительствам, ни партиям победы не приносил. И потому все марксистско-ленинские партии, все государственные руководители социалистических стран всегда осуждали террор.