Александр Кулешов - Повесть о спортивном капитане

Неожиданно, словно только теперь до него дошло все сказанное председателем, Рудин озабоченно воскликнул:

— Вы что это, серьезно, Святослав Ильич?! Официально есть что-нибудь?

— И серьезно и официально, Олег. На кубок приезжал руководитель большого американского клуба — хочет культивировать у себя борьбу самбо, попросил хорошего тренера. Жду решения руководства, и начнешь оформляться.

— Почему я?

— Сам не сообразишь? Подумай. Если найдешь более подходящую кандидатуру, скажешь. Заменю. Я, например, лучшей не нашел.

Некоторое время Рудин сидел задумавшись. Потом встал.

— Да, сюрприз вы мне преподнесли, Святослав Ильич. Пойду готовиться.

— К чему будешь готовиться?

— К Америке, — серьезно пояснил Рудин. — Литературу читать, словари доставать.

— Правильно. Самбистов-то подготовишь им хороших? Не просто хороших — первоклассных надо. Твое дело — не уронить марки советского тренера, а вот чтоб твои американские самбисты наших не валили, это уж дело Воинова и его ребят. Пусть вкалывают! Как же? Теперь сам товарищ Рудин соперников готовит, теперь гляди в оба.

Монастырский встал, улыбнулся, пожал тренеру руку.

— Давай, Олег, готовься. Дело серьезное и, сам понимаешь, не просто спортивное. Да и Трентон этот, американский деятель, фигура сложная. Мы еще поговорим о нем.

Оставшись один в кабинете, Монастырский положил тяжелые руки на письменный стол, устремил взгляд в окно. Правильно ли он поступает? Интересно, что заслуживает более высокой оценки: победа советской команды над беспомощной, едва начавшей «ходить» американской или победа американской, подготовленной советским тренером? А почему надо так ставить вопрос? Самой высокой оценки заслуживает тот выигрыш, который достанется на долю спорта вообще. И вот это главное. Хотя кому же не хочется, чтобы победили свои! Только грош цена победе, добытой без труда… Нет уж, пускай Рудин едет и работает на совесть, а мы здесь тоже сидеть сложа руки не будем.

В дверь постучали. Монастырский посмотрел на часы: четырнадцать ноль-ноль. Начинался прием сотрудников по личным вопросам.

Входит мрачного вида мужчина — Николаев из орготдела. Монастырский вздыхает: предстоит тяжелый разговор.

— Садись, 'Николаев, слушаю.

— Товарищ председатель, — говорит тот глухим, тихим голосом, — как же так получается? Я три года жду квартиры. Сами знаете, как живу. Двадцать квартир дали. Я двадцатый, а вместо меня Серовой дают, а она двадцать третья. Я что, в хоромах живу? Вы побывайте у меня. Трещина в половину стены, соседей четыре семьи, окна в темный двор выходят. Где ж справедливость?

Все правильно говоришь, Николаев. Неважная у тебя комната, хоть и двадцать в ней метров, потому и в список тебя включили. Был я у тебя, лично осматривал, забыл ты, видно. И квартиру ту однокомнатную тебе предназначили. Но ты ведь знаешь, что у Серовой. Вдова…

— Ну что ж, что вдова? — перебил, чуть повысив голос, Николаев.'—Кто же ей мешает замуж выйти? Вокруг нее вон сколько вертится! Этот, как его из стройконторы…

— Не стыдно, Николаев? — Монастырский слегка стукнул по столу кулаком, но чернильный прибор зазвенел. — Не стыдно сплетни собирать? Она три года всего как овдовела, дочку воспитывает, у нее зарплата меньше твоей…

— Я ее денег не считаю… — пробурчал Николаев.

— Я твоих тоже считать не собираюсь. Но ты-то один живешь, холостяк. А у нее, повторяю, дочка, и теперь вот двоих первоклашек взяла, ведь знаешь. Значит, она нынче сам-четыре! На кой брала? Понимаю, несчастье такое — сестра умерла. Вполне сочувствую. А племянников зачем взяла? У нас что, государство о них не позаботится, что ли? Не в Америке, слава богу, живем.

— Не беспокойтесь, товарищ Николаев. — Серые глаза Монастырского сузились. — Государство о них позаботится. И о вас тоже. В январе еще квартиры получим. Вы теперь первый в списке. А сейчас кого надо первого размещать: одинокую женщину с тремя детьми или одинокого мужчину, товарища Николаева? Местком ведь тоже так считает.

— Местком… — Николаев иронически усмехнулся. — Как председатель скажет, так местком и укажет.

— Как вас прикажете понимать? — Монастырский встал.

— А чего тут понимать? — Николаев тоже встал, глаза его зло поблескивали. Если председатель приходит на заседание месткома и за эту Серову говорит, кто ж возражать будет?

Монастырский подошел к боковому столику, нажал кнопку интерфона и, не дожидаясь ответа, сказал:

— Наташа, пригласите ко мне Розу Борисовну. Срочно.

— А что я сказал? Я ничего такого не сказал… — забормотал Николаев, но Монастырский отвернулся к открытому окну и молчал.

Раздался еле слышный стук в дверь, и в кабинет вошла невысокая благообразная женщина.

— Звали меня, Святослав Ильич? — Она вопросительно посмотрела на Монастырского.

— Не звал, а приглашал, Роза Борисовна. Не по служебным делам, а по общественным. Будь добра, сообщи товарищу Николаеву, кто присутствовал на заседании месткома, когда окончательно решался вопрос о распределении квартир.

— Как кто? — удивилась Роза Борисовна. — Почти все члены месткома. Левин, Александров, Рымарева, Антонова…

— А я? Я присутствовал?

— Нет. А почему вы должны были присутствовать? — еще более удивилась женщина. — Товарищ Ковалев от администрации…

— После месткома ты ко мне приходила?

— Приходила, чтоб.,

— Вот, вот! О чем шла речь?

— Мы просили вне очереди дать квартиру Серовой, потому что у нее…

— Кто мы?

— Местком.

— Я вам не приказывал, чтобы вы товарища Николаева отодвинули и заменили на Серову?

— Святослав Ильич, — тихо, но твердо сказала Роза Борисовна, — месткому никто приказывать не может. И я лично не помню, чтобы кто-нибудь, и вы в том числе, пытались это сделать. Что же касается данного случая, то, насколько я помню, после моего объяснения вы решение месткома поддержали. Что-нибудь изменилось?

— Нет, ничего. Спасибо, что пришла. У меня к тебе все.

— Пожалуйста, Святослав Ильич. — Женщина еще раз посмотрела на председателя с удивлением и, так, видимо, ничего и не поняв в разыгравшейся сцене, вышла из кабинета, тихо притворив дверь.

— Так а я что? — забормотал Николаев, едва дверь закрылась. — Люди сказали, я людям верю. Обидно же! Столько ждал, уж мебель закупил, у друзей стоит, а тут на тебе…

— Слушай, Николаев, не будь ты бабой. Сказал, в январе новоселье справишь…

— А там еще чего-нибудь, опять отодвинут…

— Не отодвинут, — устало произнес Монастырский, — обещаю тебе. Теперь иди, не вешай носа. Пусть друг побережет мебель — в январе переедешь.

Сутулясь, Николаев покинул кабинет, а Монастырский, тяжело вздохнув, приготовился принимать следующего посетителя.