Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Она удивлённо вскинула на меня глаза. Сквозь удивление — не такое уж и неожиданное — проглядывало что-то другое. Подтверждение своих предположений, быть может. Благодарность за то, что я вот так одним безудержным взмахом разрубил узел сомнений…

Она встала на ноги и подошла к самому краю. «Я не ошиблась в тебе», — говорил её просветлённый взгляд.

— Ты очень сильный и благородный, — вдруг произнесла она. — Я всю жизнь мечтала встретить такого человека. Который бы смог, не обвиняя ни в чём, просто отпустить меня.

— Может быть, ты сомневаешься в своих словах? — продолжала она. — Ведь за них когда-то может прийти раскаяние. Сейчас оно кажется далёким, даже несуществующим, но оно вполне может явиться однажды. Ты справишься с ним?

— Не думай обо мне, — буркнул я в ответ. — Что тебе мои раскаяния?!

Она вытянула руку.

— Ещё две, может, даже три или четыре, а то и все пять секунд у тебя есть. Оцени всё как следует, ты сможешь, ты умный и глубокий. Возможно, ты ещё успеешь удержать меня.

Я был спокоен в те мгновения. Чёрт меня подери, я никогда и нигде больше не был так твёрд и спокоен в своих убеждениях, в своей беспощадной правоте!

Быть может, мне просто хотелось увидеть и пережить человеческую смерть? Не знаю, возможно. Увидеть и пережить, чтобы самому стать сильнее, чтобы самому зачерстветь, чтобы клин вышибить клином, чтобы за счёт чужой болезни избавиться от своей собственной?

Всё возможно. Я не настолько мудр, чтобы суметь отстраниться от собственной личности, взглянуть на себя беспристрастно со стороны.

Хотя все подобные мысли — они от лукавого, они производное от лживой рефлексии. Они пришли потом, они последыши, они наслоения, им нельзя верить. Прав всегда лишь тот самый момент, в котором всё происходит. В тот момент я не сомневался. В тот момент я был уверен, что поступаю правильно.

Света сделала три шага назад и с каждым шагом озорно и удивлённо всматривалась в меня, ожидая того, что я последую за ней, что буду тянуться к её вытянутой руке и, возможно, задержу её. Я же стоял на месте и молча наблюдал за происходящим.

На третьем шаге крыша закончилась. Нога упёрлась пяткой в невысокий бордюр, и Света спиной начала заваливаться назад. Она всё же несколько удивилась этому обстоятельству, потому что нелепо расширила глаза и всплеснула руками.

— Спасибо! — успела она крикнуть, прежде чем исчезла из поля моего зрения.

Я не удержался и секунд десять спустя всё же подошёл к краю, чтобы взглянуть вниз. Я не должен был этого делать, это выходило за имидж мудрого и твёрдого священника-отщепенца. Интересно, что ожидал я там увидеть? Чёрных ангелов смерти, кружащих над бездыханным телом? Или какие-то знаки для себя, знаки, которые как-то могли бы указать мне развитие и итоги моей собственной жизни? Ну конечно их не могло быть там.

Света лежала на асфальтовой дорожке у самой стены здания, почему-то лицом вниз и головой к стене. Видимо, во время полёта она перевернулась и врезалась в асфальт грудью. Никакой лужи растекающейся крови под телом я не заметил.

Смерть Шлюшки Светы особого впечатления на контингент психиатрического интерната и на врачей не произвела. Здесь умели сдерживать в себе потрясения и даже находить в них утешение, сермяжную радость. Радовала смерть и сугубо психологически. Она всегда радует окружающих вне зависимости от того, пациенты они психбольницы или же обыкновенные человеки. В смерти чужого содержится сильное, приятное и отчётливое понимание, что сам ты — ещё жив.

В общем, Свету куда-то увезли и даже никаких вопросов никому, включая меня, не задавали. Честно говоря, такое невнимание к единственному свидетелю Светиного самоубийства меня расстроило.

— Как наши дела? — улыбаясь, заглядывал мне в глаза доктор Игнатьев.

Я не уверен в своих предположениях, но вроде бы он, кандидат медицинских наук, усердно и кропотливо работал в то время над докторской диссертацией, и, как мучают меня смутные, но почему-то чрезвычайно сильные сомнения, одним из героев этой диссертации должен был стать я. Ведь не просто же так он, уйдя на повышение в Москву, продолжал приезжать к нам в Воронеж по два-три раза в месяц и вести со мной долгие, колкие и весьма провокационные беседы. Помнится, иногда он желал побеседовать и с другими обитателями лечебницы, которые в большинстве своём попали сюда именно по его, специалиста в детской и подростковой психиатрии, настойчивой рекомендации, но встречи эти регулярностью и заинтересованностью с его стороны не отличались. Его интересовал я. Мои сны, мои фантазии, моё мнение на тему предоставления каждой советской семье отдельной квартиры к 2000 году — короче, всё. Особенно трепетным и ненасытным его внимание ко мне стало после гибели Светы. Признаться, мне льстило такое отношение, хотя я был достаточно умён, чтобы понимать: лучше бы мне избегать общения с ним. Нет, я не считал его серьёзным и опасным противником, готовым одержать надо мной полную и безоговорочную победу, но неким образом пошатнуть мои строгие и суровые воззрения он всё же мог.

— Видел недавно интересный фильм, — вызвав меня в кабинет отсутствовавшего главврача, заговорил он со мной как-то раз. Прошло почти четыре года с того момента, как я очутился в лечебнице. — Давно его хотел посмотреть, много про него рассказывали. Фильм ужасов, «Хеллоуин» называется.

— Американский, что ли? — достаточно живо (он знал, гадкий психолог, чем привлечь меня) поинтересовался я, так как к ужасам в частности и американскому кино в общем, столь насыщенному темами разрушения душевного и материального мира, был весьма неравнодушен.

— Да, американский. Видеомагнитофон недавно купил, вот — дали посмотреть. Там один из героев, доктор Лумис, психиатр, пытается найти объяснение и вылечить юного преступника Майкла Майерса, который убивает почти всех членов своей семьи. Юный Майкл — это материализация абсолютного зла, человек, который стремится к тотальному уничтожению всего на своём пути…

Я был несколько удивлён, но и польщён тем фактом, что такие явления, как я, уже находят своё опосредованное осмысление в американском кинематографе, подспудно понимая, что не просто так Игнатьев завёл со мной разговор об этом фильме. Увидев в нём ситуацию, похожую на нашу, он в каких-то своих целях пытался зацепить меня сравнением наших с ним отношений историей, показанной в фильме ужасов.

— Да что вы! — саркастично удивился я. — И как у этого доктора развивались дела?

— А как ты думаешь?

— Если создатели фильма люди честные, то ваш добрый доктор должен был потерпеть полное фиаско.

Игнатьев печально улыбнулся.