Олег Лукошин - Человек-недоразумение

— И вот этот замечательный, — ткнул я пальцем в другой. — Ну, а этот и вовсе блеск — глаз не оторвёшь!

Всем счастья, всем ласку, всем тепло и заботу. Нагнулся, обнял всех троих, прижал к себе.

— Самые вы у меня лучшие, — забормотал дрожащим голосом, потому что волнение душило, потому что боялся всего, каждого слова, каждого движения, потому что не жил я в такой действительности, не знаю, как с ней обращаться.

— Мы ещё по одному нарисуем! — объявила старшая дочь и убежала в соседнюю комнату, уводя за собой сестёр.

Жена смотрела с лёгким прищуром, словно укоряя.

— Странный ты какой-то сегодня, — пожурила. — Ушёл в магазин и не принёс ничего. Да и смотришь как-то не так. Ты с самого утра такой? Что-то я не обратила внимания.

— Атмосферное давление повысилось, — объяснил, подступая к ней и обнимая за талию. — Как тебя зовут?

— Ой, Вов, ну перестань! — попыталась отвернуться. — Мне не нравятся такие шутки.

— Таня? Света? Оля?

— Да, да, — кивала. — И Таня, и Света, и Оля. Вроде мы давно уже вино не открывали.

— А-а, неважно! — согласился я. — Потанцуем?

И закружил её в головокружительном вальсе. Нервном немного, потому что не умею, никогда не танцевал раньше.

— Ты любишь меня? — заглядывал внимательно в её глаза.

— Ну, Вов, что за вопросы? Что на тебя нашло сегодня?

— Ответь! Ответь, пожалуйста! Ты любишь меня?

— Да, радость моя! — усмешка, но лёгкая, невинная. — Я люблю тебя.

— По-настоящему?

— Ну конечно!

Трам-тарарам-рарам. Пум-пубубум-пумпум. Динь-дидидинь-дидинь.

— Значит, всего лишь любовь… Значит, всё так просто. Какое-то мифическое, малопонятное чувство освобождает от гнёта и необходимости сражений. Вот так одним движением, одним росчерком — и всё, и никаких противостояний и противоречий. Гармония и спокойствие. Почему мне сразу же не дали этого понять?

Жена удивилась, хотела что-то сказать, но ответить не успела. Из коридора донёсся звук вставляемого в замочную скважину ключа. Дверь открылась.

— Лена, у нас гости?

О, как мне знаком этот голос! Честно говоря, он очень странно звучит вот так издалека. Очень необычно, когда не слышишь его изнутри. Ведь это мой собственный голос.

И он вошёл. Я вошёл. Я понял, что я, хотя можно и не узнать. Походка, движения — да, я, хотя со стороны всё видится причудливее и сам себе кажешься несуразным. Но не в этот раз. Причудливость определённо была, но никак не несуразность. Нет, этот Ложкин не был недоразумением, он уверен в себе и доволен окружающей реальностью. Он расслаблен, вяловат даже, он не сражается с мельницами, они не будоражат его сон. Он гораздо спокойнее меня. У меня осунувшееся лицо с тёмными веками и тревожным взглядом, я порывист в движениях и постоянно пребываю в думах, в переживаниях. Он узнает меня?

— Кто это? — спросил он (я-местный).

Но тут же всё понял. Сразу. Моментально.

— А-а-а… — с глухим разочарованным выдохом изобразил это самое понимание. Словно говоря: вот оно, то самое, что ждал всю жизнь, к чему загодя готовился.

— Вова! — спрашивала изумлённая жена, его спрашивала, потому что поняла, кто из нас настоящий, потому что у меня местного в руках были две сумки с продуктами. — Как это понимать? Что происходит? Кто этот человек?

Володя Счастливый отнёс сумки в кухню и выложил их содержимое в холодильник, прежде чем ответить на вопрос.

— Похоже, к нам пришло несчастье, — твёрдо произнёс он, возвращаясь и прямо глядя в лицо жене. — Я подозревал, что такое возможно, но всё это казалось такой фантастикой, таким бредом!

— Это твой брат-близнец? — жена была напряжена, но попыталась пошутить, потому что не думала, не могла представить в коконе своего отмеренного и правильного существования какие-то иные варианты.

— Нет, это не брат, — он перевёл глаза на меня и посмотрел гораздо пристальнее, гораздо придирчивее. — Это я, просто из другой реальности. Из антимира. Наверное, он возник оттого, что я его придумал сам. Однажды ко мне пришло видение, что где-то за гранью должен быть другой я, совершенно реальный и осязаемый, потому что в один страшный и трепетный момент детства я раздвоился. Я не мог не раздвоиться тогда, потому что это был момент выбора, момент самой предельной истины.

— Ты говоришь об «Очевидном — невероятном»? — перебил я его нервно. — О том, что произошло в семилетнем возрасте? О том, что я наложил тогда на ковёр кучу?

— Ты всё же наложил её?.. — он помолчал. — А я сдержался. Я сумел поймать в том сонмище мыслей один махонький, почти незаметный и бесчувственный, но свежий ручеёк, и он вынес меня на поверхность. Удержал от безумия. Позывы были и позже, но я перетерпел, я сумел. Я не позволил себе перейти черту, а потому реальность, моя реальность, меня отблагодарила. Нет, она не преподносила мне щедрых даров и счастливых неожиданностей, она просто оставила меня в покое. Позволила жить так, как надо.

— Вот, значит, как, — покивал я.

— Если тебя утешит, то долгое время я считал себя после того вечера трусом. Я безудержно упрекал себя, что не смог решиться на это действо, на это пошлое и отчаянное опровержение всего и всех. Мне казалось, что от меня ушло что-то очень важное и необходимое. Но думал я так недолго. С возрастом приходило понимание, что я оказался прав. Что так и нужно было. Что мудрость не в дикой демонстрации своего презрительного отношения к миру, а в терпении. Надо просто не делать резких шагов, не кидаться в омут. Перетерпеть. И всё наладится, всё пойдёт так, как должно было идти. Мне жаль, что ты не смог понять этого.

— Кое-чего не смог понять и ты, — я начинал злиться на этого напыщенного философствующего болвана. Мне захотелось причинить ему боль. — Что на ковёр тогда насрал не какой-то другой, посторонний человек, о котором ты говоришь сейчас в третьем лице, а ты сам. И что бы тебе потом ни казалось, какие бы благостные мысли ни приходили в голову, какие бы мифические убежища ты ни создавал себе, считая себя победителем и мудрецом, но акт опровержения реальности произошёл, ты насрал на ковёр. Просто расхлёбывать последствия этого выбора, возможно неверного, но всё же свершённого, действенного, пришлось одной из твоих граней, от которой ты сейчас опрометчиво норовишь отказаться. Не выйдет.

Почему-то в комнате резко потемнело. Словно за окнами солнце быстро скрыла большая грозовая туча. Я счастливый подскочил к окну и беспокойно принялся смотреть на небо.

— Так вот что это за почернение на горизонте! — почти в отчаянии воскликнул он. — Я заметил его, едва выйдя на улицу. Я думал, на город идёт гроза, но это не туча. Лена, смотри! — крикнул он жене. — Это никакая не туча! Это пустота! Она стремительно надвигается!

Ничего не понимающая Елена беспокойно взирала в окно, на расплывающееся чёрное пятно, захватившее уже полнеба.