Роберт МакКаммон - Синий мир

— Получила, гадина! — ликующе кричу я. Как только смолкает эхо от выстрела, я понимаю, что в комнате очень тихо. Слишком тихо, по-моему. Они перестали играть и смотрят на меня как на чужого.

— Эй! — обращаюсь я к ним. — Давайте-ка посмеемся как следует! — Я встаю и увеличиваю громкость телевизора. Теперь дом полон смеха, хохот — как в трехъярусном цирке. Сандра говорит, что хотела бы как-нибудь съездить в круиз.

— На Бермуды, — предлагаю я и кладу руку ей на плечо. — По-моему, самое замечательное место для круиза, согласна? Я слышал, на Бермудах всегда замечательно и прохладно.

Она некоторое время молчит. Ей трудно открывать рот. Потом она улыбается и говорит, едва шевеля губами:.

— Поехать на Бермуды — это прекрасно.

— А нас куда? — спрашивает Джефф. — В Ист-Поданк? [7] Поданк (Podunk, амер.) — скучный провинциальный городишко; захолустье (по названию городка в штате Коннектикут) Я придумал слово. — Он произносит его по буквам, подвигая фишки на место маленьким пальцем. — Т-Р-У-П. Удачное слово, правда?

Я в этом не уверен. На мой взгляд, не самое хорошее слово. В моей кучке есть «Д», и я заменяю последнюю букву, чтобы получилось ТРУД — Вот, — говорю я. — Так будет лучше.

Динь-динь-динь! Морожник уже почти у нашего дома, я слышу его голос: «Ванильное! Шоколадное! Земляничное!» Теперь мой ход. Я смотрю на фишки, они напоминают мне зубы. Боюсь, когда попытаюсь их взять, они начнут кусать меня за пальцы.

Динь-динь-динь! «Ванильное! Шоколадное! Земляничное!»

— Папа! — тихо, почти шепотом говорит Бонни. Глаза такие большие на ее бледном худеньком личике. — Морожник почти пришел.

— Нет, нет. Ему еще далеко. — Меня прошибает пот. Боже, какая жара!

— Да, он почти пришел, — повторяет Бонни. Она всегда была упрямой девочкой. С упрямыми детьми порой очень сложно. Но я очень люблю ее. О Боже, очень, очень люблю! И Джеффа люблю, и Сандру люблю — и готов отдать за них свою жизнь. Я хочу поехать с ней в круиз на Бермуды. Там не так жарко; воздух там всегда прохладен и свеж.

— Он почти пришел, папа.

— Нет! — кричу я, срывая голос. Я вижу, как кривится лицо Бонни, и прижимаю ее к себе, пока она не собралась плакать. Клянусь, я бы никогда не довел моих детей до слез. Я хороший отец. Я очень горжусь нашей семьей.

Что-то прикасается к моему плечу, и я вздрагиваю всем телом. Оглядываюсь и вижу лицо Сандры. Совсем близко. Она говорит:

— Милый! Ты знаешь нужное слово, правда?

— Правильное слово? Какое еще правильное слово?

— Ты знаешь, — говорит она, а колокольчики морожника, кажется, сейчас сведут меня с ума. Она протягивает руку к моим буквам. Тонкие пальцы выбирают то, что она ищет, и выставляют на доску. — Вот, — удовлетворенно произносит она. — Вот правильное слово.

Слово, которое сложила моя жена, — «радиация».

Я поражен. Глаза мои — как яйца в кипящем черепе. И — прекрати! Прекрати! Прекрати!

«Ванильное! Шоколадное! Земляничное!»

— Нет, — говорю я. — Ни в коем случае. Это слово никуда не годится.

Колокольчики стихли. Морожник стоит у моей двери, но слова произносит другие. Он говорит:

— Внимание! Внимание! Выносите ваших покойников!

— Выносите ваших покойников, — говорит мне Сандра.

— Выносите ваших покойников, — шепчет Джефф. А Бонни наклоняется и целует меня в щеку и произносит своим нежным тоненьким голоском, напоминающим мяуканье котенка:

— Папа, нас пора выносить.

— Нет. — Я крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. Тельце похоже на пучок сухих прутиков. — Нет… Мы все это время пробыли вместе. И мы вместе останемся здесь. Прямо здесь. В нашем собственном доме. Здесь нет никакой радиации. Бомбы упали очень далеко отсюда. Нет! Мы живы и здоровы, и с нами будет все в порядке, если мы останемся…

— Следи за ним, — говорит кто-то. — Он выронил.

Я смотрю на сетчатую дверь. За ней стоят двое в белой униформе; они в белых перчатках, на лицах — противогазы. Они похожи на монстров, и я протягиваю руку за пистолетом.

— Уходите! — говорю я, обнимая одной рукой Бонни. — Проваливайте отсюда к чертово матери!

Они растворяются в, темноте, но я знаю, что они не ушли. О нет! Они, хитры, как эти крысы.

— Сэр! — говорит один из них. — Это не безопасно, сэр! Вы должны вынести своих покойников.

Они сошли с ума! После всех этих проклятых бомб, сброшенных на Нью-Йорк, Чикаго, Даллас, Атланту, Майами, Хьюстон и прочие и прочие и прочие, все сошли с ума! Даже на моей родной улице, в моем родном городе, где прошло мое солнечное детство и где я в сумерках, зажимая в кулачке четвертак, целый квартал бежал, догоняя морожника! О Боже, что же стало с людьми?

— Они пахнут, сэр, — продолжает этот сумасшедший. — Жара… Они скоро превратятся… — Он молчит, не зная, чем закончить свою ложь. — Пожалуйста, сэр, разрешите нам вынести их. Мы положим их в морозильную камеру и перевезем в…

— Клянусь Богом, я вышибу вам мозги! — предупреждаю я. И я не шучу.

Но они не уходят, не уходят, не уходят — не уходят!

— Сэр, похоже, у вас тоже высокая доза. Мы можем доставить вас в радиационный центр. Только отложите оружие, давайте поговорим, хорошо? Запах привлекает крыс. Они бегают по всему двору и…

Я стреляю в него. Один, два, три раза. Подонок! Грязный, лживый, сумасшедший подонок! Надеюсь, я убил его, потому что никто не собирается отнимать у меня мою жену и моих детей. Это все-таки еще Америка, слава Богу!

Что-то слабо шевельнулось у меня под рукой. Послышался тихий звук, словно шипение вытекающего из оболочки воздуха. Я опустил взгляд. Бонни. Бонни. О дорогая… моя милая маленькая де…

На какое-то время я решил, что схожу с ума. Два тела, которые… больше не похожи на человеческие, лежат рядом с доской для «скрэббла». Повсюду — дохлые крысы. На белесом экране телевизора — рябь и вспышки электростатических разрядов. Но в голове моей по-прежнему звучит механический смех. Громкий смех! Мне так кажется. Громче! Еще громче! Пусть лопнет твоя голова от этого смеха — и СМЕЙСЯ!

У меня под рукой… Я не знаю. Что это? На нем — одежда. Но оно… течет…

Два монстра в белом вламываются в дом. Они вырывают у меня из рук Бонни, но пистолет еще у меня. Я убью их, но один из них толкает меня. Кажется, я наступаю на что-то хрупкое, а потом…

О, я пошел спать. Голова в крови, я пошел спать, и мне приснилось лето — настоящее, какое и должно быть, когда ты можешь поднять голову и увидеть луну и свет во всех окнах, а по утрам птицы поют на ветвях деревьев, а цикады звенят, как арфы.

Я стою. На углу телевизора — кровь. Я разбил голову. Но изображение лучше, чем было, и смех — оглушителен.

Моей жены и детей нет. Да. Теперь я это ясно вижу. Монстры в белом забрали мою семью. Но мой пистолет еще у меня. Я держу его в руке. Уверен, им не удалось отнять его. У меня очень сильные руки — для моих лет.