Пол Остер - Невидимый (Invisible)

Плану требуется хороший лжец, мастер точного искусства двуличия, а, поскольку Уокер ни тот и ни другой, он знает, худший кандидат на эту роль — это он. С самого начала он заставит себя быть другим, снова и снова оступится и упадет и все же вновь вернется на поле битвы, идущей в его сознании; и, несмотря на все опасения, он на следующее утро марширует к Cafii Conti за очередным jeton для телефона и начинает свою операцию. Он поражен своей смелостью и решимостью. Когда Борн отвечает после третьего гудка, удивление в его голосе нескрываемо.

Адам Уокер, говорит он, с трудом маскируя свои чувства. Последний человек на планете, который бы мне позвонил.

Простите за вторжение, говорит Уокер. Я просто хотел Вам сказать, что очень много думал после вчерашнего разговора.

Интересно. И к чему пришли?

Я решил помириться.

Вдвойне интересно. Вчера Вы обвинили меня в убийстве, а сегодня Вы прощаете меня и забываете обо всем. Отчего такой поворот?

Потому что Вы убедили меня в своей правоте.

Принять за искренное извинение — или Вы задумали вытащить что-то из меня? Вы не стали вновь мечтать о возрождении мертвого журнала, к примеру?

Конечно, нет. Это все в прошлом.

Мне было очень неприятно после того, что Вы сделали, Уокер. Разорвать чек на мелкие кусочки и послать мне назад без единого слова. Вы меня глубоко оскорбили.

Если я и обидел Вас как-нибудь, прошу прощения. Я был в шоке после случившегося. Я не понимал, что делал.

А теперь понимаете, что делаете?

Думаю, да.

Думаете, да. А скажите мне, молодой человек, что Вы хотите?

Ничего. Я позвонил Вам, потому что Вы попросили меня об этом. В случае, если поменяю свое мнение.

Вы хотите встретиться. И все? Вы говорите мне, что хотите возобновить нашу дружбу.

Да. Вы упомянули о встрече с Вашей невестой и ее дочерью. Я подумал, что это хороший повод для начала.

Хороший . Что за безвкусное слово. У вас, американцев, настоящий талант к банальностям, правда?

Без сомнения. Мы также очень хороши в том, что можем извиняться за свои неправильные поступки. Если Вы не хотите встречаться, так и скажите. Я пойму.

Извините меня, Уокер. Я опять был наглым. Боюсь, это у меня в крови.

У нас, у всех, бывают моменты.

Это точно. А сейчас Вы хотите преломить хлеб с Хелен и Сесиль. Согласно моему приглашению. Считайте, что Вы его получили. Я позвоню Вам в отель, как только устрою все.

Время ужина назначено на завтра в Vagenende, дорогом ресторане, ровеснике века, на Boulevard Saint-Germain. Уокер, как и было оговорено, прибывает в восемь, первый гость к ужину, и его ведут к столу Борна; он слишком нервничает и совершенно не обращает внимания на окружающую обстановку: темные дубовые стены, бронзовые украшения, белоснежные скатерти и салфетки, приглушенная речь, серебряные приборы, звенящие о фарфор. Тридцать четыре часа прошло после его невозможного, унизительного разговора с Борном, и вот, что принесла ему ложь: бесконечный страх, беспокойное самоунижение и бесценную возможность встретиться с будущей женой и приемной дочерью Борна. Все завязано на Хелен и Сесиль. Если он сможет установить отношения с ними, с любой из них, отношения, независимые от Борна, тогда, рано или поздно, ему представиться возможность открыть правду о Риверсайд Драйв; и, если Уокеру удастся убедить их принять его сторону в рассказе об убийстве Седрика Уилльямса, тогда появится шанс, даже больше, чем шанс, что свадьба будет расстроена, и Борн будет отвергнут его почти-женой. Только и всего, что нужно Уокеру: разбить их отношения до свадьбы. Не такое же равное наказание за убийство, хотя, в нынешних обстоятельствах, и достаточно суровое. Отвергнутый Борн. Униженный Борн. Борн, корчащийся в страданиях. Уокер ненавидит свое прошлое с фальшивыми извинениями и неискренним предложением дружбы, но понимает, что у него нет выбора. Если Хелен и Сесиль не примут его убеждений, тогда он забросит свой план и молча признает свое поражение. Но только если и только тогда, а до тех пор — он решительно настроен на игру в карты с чертом.

Поначалу не так уж и много ему удается узнать. Пока и мать и дочь скромны и замкнуты, нелегки на разговор, и, поскольку Борн главенствует в самом начале вечера представлением друг другу, в объяснениях и прочем разговоре, сказано очень мало. Когда Уокер рассказывает о своих первых днях в Париже, Хелен хвалит его французский язык; позже Сесиль мягко интересуется, как ему нравится жизнь в отеле. Мать — высокая блондинка, хорошо одетая, трудно назвать красивой (ее лицо немного вытянуто, решает Уокер, напоминает лошадиное), но, как многие француженки среднего класса определенного возраста, она ведет себя уверенно и убежденно — согласно стилю одежды, наверное, или храня какую-то скрытую тайну женского начала галльских предков. Дочь, ей только что исполнилось восемнадцать лет — студентка Lyciie Fiinelon на rue de l’Iperon, в пяти минутах ходьбы от отеля Уокера. Она — меньше матери и не так самоуверенна, короткая стрижка коричневых волос, тонкие запястья и узкие плечи, и внимательные острые глаза. Уокер замечает, что она иногда прищуривает свои глаза и догадывается (правильно, как выяснится позже), Сесиль носит очки и просто решила не одевать их на время ужина. Нет, не симпатичная, почти, как мышка, но, несмотря на это, с интересным лицом: небольшой подбородок, длинный носик, круглые щеки, выразительный рот. Иногда этот рот чуть искривляется затаенным смехом, не переходя в улыбку, но явно показывая у нее хорошо развитое чувство юмора, ожидая продолжения шутки или ситуации. Без сомнения, она очень образованна (последние четыре минуты Борн расписывал ее превосходные оценки по литературе и философии, ее страсть к игре на фортепиано, ее интерес к древней Греции), но, с продолжением разговора о ней, Уокер с горечью замечает, что она не нравится ему, по крайней мере, не в том направлении, как бы ему хотелось. Она — не его тип, говорит он себе затасканные слова, что, в общем-то, описывет все бесконечные сложности физического желания. Но тогда, что такое его тип? интересуется он. Его сестра? Вечно голодная сексом Марго, к тому же старше его на десять лет? Что бы ни было, это не Сесиль Жуэ. Он смотрит на нее и видит ребенка, работа в прогрессе, пока не сформировавшийся человек; и в это время ее жизни она еще слишком замкнута на себя, чтобы разбрасывать эротические сигналы, вдохновляющие мужчин на приближение. Это не означает, что он не будет стараться подружиться с ней, но — никаких поцелуев или касаний, никакой романтической бредятины, никаких попыток затащить ее в постель.

Ему противно размышлять об этом, смотреть на невинную Сесиль, как на лишь сексуальный объект, потенциальную жертву его обаяния соблазнителя (полагая, что у него есть подобное), но в то же время он знает, он — на войне, на подпольной партизанской войне, и этот обед — первая схватка в этой войне; и, если он сможет выйти победителем, соблазнив будущую приемную дочь врага, он без промедления пойдет и на это. Но юная Сесиль — не кандидат на соблазнение, и потому он перейдет к более незаметной тактике достижения цели, переключившись с отчаянной атаки дочери к двойному нападению на мать и дочь — попытаться сблизиться с ними и потихоньку перетащить их на свою сторону. И все это должно произойти под неустанным наблюдением Борна, в невыносимом удушающем пребывании с человеком, на которого он с трудом может смотреть. Хитрый, скептичный Борн, без сомнения, в глубине подозревает о двуличии Уокера; и кто знает, если он лишь сделал вид о принятии извинений, чтобы посмотреть, что у этого молодого проходимца на уме? В его голосе слышна еле заметная жесткость, замаскированная приятной болтовней и лживой дружеской атмосферой; и возбужденный натянутый тон подтверждает его настороженность. Будет неумно встретиться с ним опять, говорит себе Уокер, от чего для него становится чрезвычайно важным установить сепаратный мир с семьей Жуэ сегодня, до того, как закончится ужин.