Пол Остер - Невидимый (Invisible)

Она неплохо исполняет заказ, она играет все ноты музыкальной пьесы с упорной точностью, динамизм ее исполнения устойчив, и, хоть, музыкальные фразы страдают механичностью, и она не достигает быстроты заезжего гастролера, кто обвинит ее в том, как она играет? Она — не профессиональный музыкант. Она — восемнадцатилетняя школьница, играющая на пианино для собственного удовольствия; и она исполняет Баха собранно, подвижно и с большим чувством. Уокер вспоминает свои неловкие попытки научиться игре на фортепиано в детстве, и какое разочарование постигло его тогда, обнаружив у себя полное отсуствие способностей к этому. Оттого он аплодирует Сесиль с большим воодушевлением, хваля ее старание и говоря, как превосходна, по его мнению, она. Не так уж хорошо, говорит она с надоедливой скромностью. Сойдет. Но при этом Уокер видит ее веселящуюся гримаску на лице, как она еле удерживается от радостной улыбки, и понимает, сколько значат для нее его слова.

Мгновение спустя, она извиняется и уходит в коридор (без сомнения, в туалет), и, в первый раз за вечер, Уокер остается наедине с ее матерью. Поскольку Хелен знает, что Сесиль вернется очень скоро, она сразу приступает к делу, не колеблясь ни секунды.

Будьте осторожны с ней, мистер Уокер, говорит она. Моя дочь — непростое, хрупкое создание, и у нее нет опыта общения с мужчинами.

Мне очень нравится Сесиль, отвечает он, но не в этом направлении. Мне нравится просто быть с нею. Как друг.

Да, конечно, она Вам нравится. Но без любви, и проблема заключается в том, что она начинает испытывать к Вам особые чувства.

Это она Вам сказала?

Она не должна говорить мне ничего подобного. Я это вижу.

Нет, она никак не могла влюбиться в меня. Я знаком с ней только неделю.

Год, неделя, какая разница? Вещи случаются, и я не хочу, чтобы она страдала. Пожалуйста, будьте осторожны. Я Вас умоляю.

Опасения сбываются. Невинность становится виной, а слово надежда рифмуется с отчаяньем. Во всем Париже люди выбрасываются из окон. Метро затоплено человеческими экскрементами. Смерть выползает из могил. Конец второго акта. Занавес.

Третий акт. Уокер покидает квартиру Жуэ и входит в прохладную сентябрьскую ночь; никакого сомнения в том, что Хелен сказала ему правду. Он и сам подозревал это, а сейчас его подозрение подтвердилось; он понимает, пора менять стратегию. Для начала — больше не будет праздных дневных шатаний с Сесиль. Хоть ему и приятно проводить с ней время, он должен быть осторожен (да, Хелен была права), он должен быть очень осторожен с ней. Но что означает осторожен? Разорвать полностью отношения с ней выглядит чересчур жестоким, и все же, продолжая видеться с ней, может ли она воспринять продолжающиеся встречи за знак одобрения? Нет простого решения этой дилемме. Факт тот, что он должен видеться с ней, возможно, не так часто, как раньше, возможно, не столько часов вместе, но он должен видеться с ней, с кем он решает разделить свои мысли, кому он расскажет об убийстве Седрика Уилльямса. Сесиль поверит в его историю. Если он сначала пойдет к ее матери, тогда, скорее всего, Хелен не поверит. Но если Сесиль примет его сторону, тогда появятся и шансы, что и Хелен изменит свое мнение, поскольку, похоже, она доверяет во всем своей дочери.

Он звонит Марго на следующее утро, надеясь отвлечься от тины неопределенностей, проведя время в ее компании — зависит от ее настроения, конечно, и то того, если она свободна.

Забавно, говорит Марго. Я как раз хотела позвонить тебе в отель.

Рад, отвечает Уокер. Означает, что мы думаем друг о друге в одно время. Телепатия — лучший индикатор крепких отношений между людьми.

Ты говоришь иногда странные вещи…

Хочешь сказать, почему ты хотела позвонить мне, или я должен рассказать тебе первым?

Сначала ты.

Очень просто. Я очень хочу тебя увидеть.

Я бы тоже очень хотела встретиться с тобой, но не могу. Вот, почему я хотела поговорить с тобой.

Что случилось?

Нет, ничего. Я уезжаю на неделю и хотела сказать тебе об этом.

Уезжаешь?

Да, в Лондон.

Лондон?

Почему ты все время повторяешь меня?

Извини. Но сейчас в Лондоне кто-то находится.

А также десять миллионов других людей. Ты о ком говоришь?

Я думаю, ты его знаешь.

А поточнее?

Борн. Он уехал в Лондон три дня тому назад.

И какая связь со мной?

Ты едешь на встречу с ним, да?

Не смеши меня.

Если ты действительно едешь на встречу с ним, я тебе этого не прощу.

Что в тебя вселилось? Конечно, я не еду к нему на встречу.

Тогда почему ты едешь?

Не надо, Адам. У тебя нет никакого права задавать мне такие вопросы.

Я думал, есть.

Я никому ничего не должна — по крайней мере, тебе.

Прости, веду себя как идиот, да? Снимаю свой вопрос.

Если хочешь знать, я еду к своей сестре. Она замужем за англичанином и живет в Хэмпстэде. Ее сыну исполняется три года, и я приглашена на празднование. Также — чтобы закончить всю картину — моя мать едет со мной.

Могу ли я тебя увидеть до отъезда?

Мы уезжаем в аэропорт через час.

Плохо. Я буду скучать по тебе. Очень, очень скучать.

Только восемь дней. Держись, малыш. Скоро вернусь.

После такого разговора с Марго он возвращается в свою комнату в отель и проводит несколько часов в тоске, совершенно без никаких сил для работы за письменным столом и без никакой возможности сконцентрироваться на чтении (Жорж Перек Les Choses: Une Histoire des annйes soixante ), и прежде, чем он вновь возвращается к мыслям о Сесиль, он вспоминает, что сегодня — первый день ее учебы, и она, совсем недалеко от того, где он сейчас, сидит в классе и слушает разглагольствования какого-нибудь учителя о поэтическом метре Мольера, теребя пенал заточенных карандашей. Он будет сторониться ее некоторое время, говорит себе, и, когда его классы начнутся через восемь дней (в тот же день возвращается и Марго), тогда у него будет законный повод видеться с ней гораздо реже; и чем меньше времени они проведут вместе, тем быстрее пройдет ее увлечение им.

Следующие три дня он упорно придерживается режима молчания. Ни с кем не видится, ни с кем не разговаривает, и понемногу он начинает чувствовать себя увереннее в своем одиночестве, будто ограничение, напущенное им на себя, очистило его каким-то образом, вернуло его в состояния человека, каковым он представлял себя ранее. Он пишет две короткие поэмы, в которых появляется что-то стоящее ( хорошо бы все, да только мечта о другом / хорошо б ничего, да только мечта не об этом ), проводит всю вторую половину дня в размышлениях о сцене возрождения в фильме Дрейера и сочиняет длинное, очень эмоциональное письмо к Гвин о переменчивости неба Парижа, взглядом из окна его комнаты: Жить здесь означает стать знатоком облак, метеорологом капризов . Потом, на четвертый день, после того, как только что проснулся, пригубив первый глоток растворимого кофе, приготовленного им каждым утром на плитке позади кровати, раздается стук в дверь.