Пол Остер - Невидимый (Invisible)

Будет преувеличением назвать аэропорт в Квилии аэропортом. Прежде всего, это — посадочная полоса, лента асфальта, вытянувшаяся у основании высокой, устрашающей горы, и может принять на посадку ничего больше, чем игрушечный самолет. Мы получили наш багаж внутри вокзала — крошечная коробка пемзо-бетона — и затем прошли через таможню и паспортный контроль. Даже в после-9/11 Европе я не подвергалась такому тщательному досмотру моего багажа. Мой чемодан был открыт, и каждый предмет одежды был поднят и осмотрен, каждая книга — встряхнута за корешок, вся обувь — перевернута, заглянута внутрь, обыскана — медленно и методично, как будто эта процедура не могла не пройти ни при каких обстоятельствах гораздо быстрее. Человек в паспортном контроле был одет в отутюженную форму, символ законности и официоза, и он тоже принял участие в пытке надо мной прежде, чем пропустил меня. Он спросил о цели приезда, и на моем средненьком, с большим акцентом, английском я рассказала ему, что приехала провести несколько дней со знакомым. Каким знакомым? Рудольф Борн, ответила я. Это имя было ему знакомо, и тогда он спросил (совсем уж неприлично, я полагаю), как долго я знакома с мистером Борном. Всю мою жизнь, сказала я. Всю Вашу жизнь? Мой ответ, похоже, озадачил его. Да, всю мою жизнь, повторила я. Он был близким другом моих родителей. А, Ваших родителей, сказал он, кивая головой в согласии и, по всей видимости, довольный моим ответом. Я подумала, что мы покончили со всем, но тут он открыл мой паспорт и три минуты разглядывал его подозрительным, терпеливым взглядом эксперта по уголовным делам, внимательно изучая каждую страницу, останавливаясь на каждом штампе, будто все мои прошлые путешествия были ключом к решению загадки моей жизни. В конце концов он достал форму, отпечатанную на узкой полоске бумаги, тщательно расположил ее в соответствии с углами стола и отточенным жестом шлепнул по бумаге. После скрепления формы с моим паспортом, он намочил чернилами резиновую печать, прижал штамп рядом с формой и аккуратно добавил название Квилия к списку стран, разрешенных мне для посещения. Французские бюрократы славятся своей маниакальной точностью и холодной эффективностью. По сравнению с этим человеком они — любители.

Я окунулась в кипящую послеполуденную жару, ожидая встретить Р.Б., но его не было. Моим спутником был Самуэль, смотритель дома, сильный, красиво сложенный, очень привлекательный молодой человек в возрасте около тридцати лет — с чрезвычайно черной кожей, объясняющей, что он — не потомок тех шотландских моряков, заброшенных сюда в 18-ом веке. После моих встреч с высокомерными и молчащими людьми в аэропорту, я с облегчением встретилась с улыбками, обращенными ко мне.

Не заняло много времени понять, почему работа сопровождения меня к Лунному Холму была поручена Самуэлю. Сначала мы ехали в машине десять минут, отчего я подумала, что он мог бы отвезти меня прямиком к дому, но затем Самуэль оставновил машину, и весь остальной путь — мягко сказано, почти весь путь, более часа пути перед нами — мы прошли пешком. Это была непростая дорога, утомительное карабкание по крутой, заросшей корнями тропе, вымотавшей меня и оставившей без дыхания уже через пять минут. Я — человек, работающий в библиотеках, пятидесятитрехлетняя женщина, курящая слишком много и у которой вес немного больше, чем надо, и мое тело не предназначено для подобных упражнений. Я была чрезвычайно унижена моей неспособностью и путом, залившим всю мою одежду, тучами насекомых, танцующих возле моей головы, моими частыми просьбами остановиться и отдохнуть, скользящими подошвами моих сандалий, отчего я падала всю дорогу. Но хуже всего, хуже моих физических испытаний, был стыд от вида Самуэля, идущего впереди меня, стыд от вида Самуэля, несущего мой чемодан на своей голове , мой слишком тяжелый чемодан, заложенный весом ненужных книг, и было невозможно отделаться от образа чернокожего человека, несущего вещи белой женщины на своей голове , ужасов колониального прошлого, жестокостей Конго и Французской Африки, столетий боли…

Я не должна так думать. Я превращаюсь в ничто, и если я хочу прожить это время без последствий, я не должна терять внутреннего равновесия. Реальность в том, что Самуэль выглядел совершенно невозмутимым. Он ходил вверх и вниз по этому склону тысячи раз, он носит вещи на своей голове, как в порядке вещей, и для того, кто был рожден на таком бедном острове, работа в доме Р.Б. должна считаться хорошей работой. Когда бы я ни просила его остановиться, он выполнял это без малейшего неудовольствия. Нет проблем, ма’эм. Потихоньку, полегоньку. Когда дойдем, тогда и дойдем.

Р.Б. дремал в своей комнате, когда мы достигли вершины горы. Странно для чьего-нибудь взгляда, но за время его сна у меня появилась возможность привести в порядок мою комнату (высоко, очень высоко, с видом на океан) и себя. Я приняла душ, одела чистую одежду и управилась с волосами. Хоть это и совсем немного, но, по крайней мере, я избежала чувства стыда быть увиденной в жалком виде. Поход к вершине горы почти уничтожил меня.

Несмотря на мои усилия, я заметила разочарование в его глазах, когда я вошла в гостиную комнату часом позже — первый взгляд через столько лет, и горькое понимание, что когда-то молодая девушка превратилась в неухоженную, уже-не-так-привлекательную, более чем средних лет женщину с менопаузой.

К сожалению — нет, я думаю, что к счастью — разочарование было общим. В прошлом он был для меня очень привлекательным, по-своему неплохо выглядящим и очень близким к идеальному воплощению мужской уверенности и силы. У Р.Б. никогда не было стройной фигуры, но с годами, с последнего раза, когда я видела его, он значительно прибавил в весе, вагон лишних килограммов; и, когда он встал, приветствуя меня (шорты, с голым торсом, без носков и обуви), я была поражена величиной его живота. Огромный, величиной с медицинский шар для физических упражнений, а с потерей большинства волос на голове, его череп стал напоминать волейбольный мяч. Смешное сравнение, я знаю, но сознание всегда лепит странные образы; и то, что я увидела, когда он встал и подошел ко мне: человек, состоящий из двух округлостей — медицинский шар и волейбольный мяч. Сейчас он стал гораздо больше, но не превратился в ожиревшего, болтающегося складками кита — просто больше. Кожа на животе, вообще-то, выглядела плотно натянутой, и, за исключением наслоений вокруг его колен и шеи, он выглядел хорошо для мужчины его лет.

Через мгновение после первого взгляда, разочарование исчезло с его лица. Со всем апломбом опытного дипломата Р.Б. расплылся в улыбке, распростер свои объятия и обнял меня. Какое чудо, сказал он.