Марек Хласко - Красивые, двадцатилетние

— Приходи сегодня вечером на Жерань, — сказали они. — Будут раздавать винтовки.

— А зачем мне винтовка? — спросил я.

— Будем драться.

— Отложите вольнолюбивые планы до завтра, гос­пода, — сказал я. — Сегодня вечером я приглашен на именины к Кропке Минкевич. Неудобно отказываться.

И пошел своей дорогой.

В одном из последних номеров парижской «Культуры» мне попалась статья без подписи, озаглавленная «Го­лос с родины»; автор статьи, говоря об отношении по­ляков к Америке, вспоминает, как во время корейской войны варшавяне, проходя мимо американского по­сольства, снимали головные уборы, салютуя звездному флагу. То же самое делал и я, в то время учащийся Госу­дарственного театрального техникума, откуда меня исключили за год до начала войны в Корее. Если не ошибаюсь, американское посольство находилось на Уяздовских Аллеях, а наше училище — в здании ИМКА на улице Конопницкой. Проходя после занятий по Ал­леям, мы снимали перед посольством шапки, а стоя­щий у ворот солдат смотрел на нас с доброжелатель­ным любопытством — так обычно смотрят на горбу­нов и дебилов.

Еще мы ходили в информационный центр при по­сольстве США. Английского никто из нас тогда не знал, но мы разглядывали иллюстрации в «Лайф» или «Тайме», листали американские книги и журналы. Иногда информационный центр устраивал показы фильмов; мы регулярно их посещали, а после просмо­тра нас забирали в ближайший участок. Там у нас про­веряли документы и вправляли мозги; отпускали лишь через несколько часов, но пребывание в милиции имело и свою приятную сторону: можно было под свежим впечатлением обсудить фильм в кругу недав­них зрителей, дожидающихся освобождения без ремешков, шнурочков и галстучков. Потом все повторя­лось.

На просмотрах в посольстве я познакомился с ки­ногероем по имени Goofy, the Dog. У гуфи всегда наи­лучшие намерения и замечательные идеи, но прежде чем ему удается какую-либо из них осуществить, на­пример осчастливить хозяина или живущего по сосед­ству знакомого бульдога, он становится виновником какого-нибудь происшествия — короткого замыкания, аварии бензовоза — или просто прищемляет дверью лапу и, воя от боли, будит того самого бульдога, кото­рому хотел сделать приятный сюрприз; ну и, естест­венно, получает от бульдога по морде. С тех пор гуфи стал — наряду с Николаем Ставрогиным — моим лю­бимым героем; кажется, я могу — безо всякого преуве­личения и гордыни — сказать о себе: «гуфи — это я», как Флобер сказал: «Madame Bovary, c'est moi [33] Госпожа Бовари — это я (франц.). ».

В это время некий Стефан Мартыка, третьеразряд­ный актеришка, вел на Польском радио передачу под названием «Волна 49». Этот мерзавец почти всегда вру­бался в середине танцевальной мелодии со словами: «Слушайте «Волну 49». Включаемся», после чего начи­нал поливать грязью империалистические государст­ва. Больше всего доставалось американцам; Мартыка распространялся об их ограниченности, жестокости, глупости и т. п.; тирада завершалась словами: «Отклю­чаемся». Однажды какой-то студент прикончил самого Мартыку; поначалу ходили слухи, что это месть Яна Цаймера, руководившего тогда оркестром танцеваль­ной музыки Польского радио: передачи Цаймера Мартыка прерывал чаще всего. Вскоре, однако, выясни­лось, что убийца Мартыки был завсегдатаем информа­ционного центра посольства США, и центр закрыли; в моей дружбе с псом Гуфи наступил многолетний пере­рыв, а Мартыка выключился навсегда.

На тему неразделенной любви поляков к американ­цам уже было много сказано в разных статьях и науч­ных трудах. Картина складывается и вправду не ахти какая. В американских фильмах поляки играют в ос­новном наркоманов, шпионов или мелких воришек. Послушаем, что по этому поводу говорит известный польский мыслитель Ежи Путрамент в своей книге «На литературном фронте».

Мыслитель Путрамент: «Возьмем, к примеру, один американский детективный роман. Действие происхо­дит в Чикаго. Жаркий день, частный сыщик сидит в своей конторе и в полудреме слышит, как в соседнем доме переругиваются уборщицы — по-польски».

И дальше:

«Вообще поляки (или, вернее, американцы поль­ского происхождения, как их сейчас официально име­нуют) довольно часто попадают на страницы совре­менных произведений американской литературы. В совершенно бредовой «психоаналитической» пьесе «Трамвай «Желание» герой — поляк — изображен как последняя скотина. Он измывается над бедной амери­канкой, хотя та психически больна. Когда другой пер­сонаж пьесы хочет его оскорбить, он бросает ему: Polack».

Вот вам и Мыслитель. Относясь с уважением к его могучему уму, осмелюсь все же заметить, что дело об­стоит не совсем так, как излагает Путрамент. Ковальский, безусловно, не из тех людей, с которыми хочется немедленно подружиться и предложить взаймы денег; однако от внимания Путрамента ускользнул тот факт, что бедная американка была когда-то так называемой дочерью Коринфа — то ли по необходимости, то ли по велению сердца; и именно это крайне не нравится Ко­вальскому. Несчастная все время провоцирует нашего бедного соплеменника, и в конце концов, не вытерпев, тот ее насилует, причем убогонькой это явно прихо­дится по вкусу — в результате, окончательно свихнув­шись, она попадает в дом для умалишенных.

Чтобы поддержать Путрамента, оплакивающего горькую участь наших земляков в США, позволю себе привести еще парочку ярких примеров. В книге «На­гие и мертвые» тоже выведен наш соотечественник, господин Качинский, профессиональный сутенер из Чикаго. В фильме «Сила танков» есть наш земляк, кото­рый вообще ни слова не говорит, только время от вре­мени вытаскивает нож, чтобы с первого же удара уло­жить очередного немца, араба или кого-то там еще, и лишь однажды разевает пасть с целью разоблачения немецкого шпиона, прикидывающегося английским военнопленным. Он просто спрашивает того по-немецки: «Который час, дружище?», и шпион машиналь­но отвечает на родном языке: «Шесть». Поляк достает нож, перерезает ему глотку, немец падает, земляк смо­трит на часы и, склонившись над умирающим в муках негодяем, любезно ему сообщает — тоже по-немецки: «Ваши часы спешат на пять минут». И прячет нож; дей­ствие продолжается.

В фильме Премингера «Человек с золотой рукой» один из персонажей — тоже наш соотечественник, для разнообразия морфинист, недавно вышедший из ле­чебницы для наркоманов. Образ жизни его незамыс­ловат: он жульничает в карты, колет себе морфий, по­лучает по морде от своих партнеров; в конце концов его жена выбрасывается с десятого этажа и, сколь ни плавны движения рук несчастной, замедлить полет ей не удается; Фрэнки-Машина остается соблазнитель­ным вдовцом. Это единственный поляк, которому со времен Тадеуша Костюшко повезло в Штатах; жена, правда, покинула его навсегда, но в героя влюбляется Ким Новак; на наших глазах к Фрэнки-Машине — почему-то приунывшему при виде жалких останков су­пруги — возвращается бодрость духа и хорошее наст­роение, и они с Ким Новак, обнявшись, уходят в голу­бую даль.