Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник рассказов)

Девушка ввела его в комнату бесцеремонно, без всяких формальностей, попросила сесть и тут же исчезла. Гарбрехт чувствовал, что от этой обстановки мышцы у него начинают затвердевать. Сидел прямо, напрягшись всем телом, на сломанном деревянном стуле, обводя холодным взглядом разбитый письменный стол, удивительный, большой кожаный стул за ним, это странное зеркало и большой, высотой футов десять, портрет Ленина — единственное украшение на стене. Ленин смотрел на него со стены через года, с этой небрежно выполненной героической литографии, бросая ему издалека вызов черными, дикими глазами.

Дверь, через которую он вошел сюда, отворилась, и на пороге появился какой-то мужчина. Громко хлопнув дверью, быстро, через всю комнату подошел к письменному столу. Потом, резко повернувшись на каблуках, в упор посмотрел на Гарбрехта.

— Так, так, — он улыбался, голос звучал радушно, даже приветливо, — вот и вы. Простите, что заставил себя ждать. Ужасно, ужасно сожалею.

Он просто весь сиял, и от того места, где он стоял перед столом, до Гарбрехта, казалось, почти физически доносилась теплота излучаемого им гостеприимства. Коренастый, небольшого роста, с розоватым, правда, немного бледным лицом, шелковистыми длинными волосами, — видимо, отрастил их, пытаясь скрыть все более заметную тенденцию к облысению. Похож на миловидного помощника мясника, несколько перезревшего для такой работы, или на силача в акробатическом номере в маленьком, захудалом цирке — того, который стоит внизу, а остальные взгромождаются на его крепкую спину. Гарбрехт встал и, сощурив глаза, пытался его получше разглядеть, вспомнить — видел ли когда-нибудь прежде этого человека.

— Нет, нет, зря стараетесь! — Силач размахивал пухлыми руками. — Нет, мы никогда прежде не встречались, не стоит понапрасну напрягать мозги. Садитесь, садитесь, прошу вас! Прежде всего удобства, все остальное — потом. — Легкими, воздушными прыжками проскакал через всю комнату и почти силой усадил Гарбрехта на стул.

— Этот урок мы усвоили от наших друзей американцев. Как и работать спустя рукава. Вы только посмотрите, чего они только не добились просто сидя бульшую часть времени на своем копчике на стуле. — И громко захохотал, словно давая понять, что такую ужасно смешную шутку нельзя не оценить по достоинству.

Совершил несколько легких, воздушных прыжков в обратном направлении, демонстрируя изящную походку, вспорхнул и сел на большой кожаный стул, стоявший за письменным столом. При этом он все время сиял, глядя на Гарбрехта.

— Позвольте мне сказать, — начал Гарбрехт, — что я не имею ни малейшего представления, по какой причине меня попросили прийти сюда. Я пришел, — продолжал он, осторожно подбирая слова, — только потому, что эта молодая дамочка меня сильно заинтересовала, к тому же у меня выдался свободный часик, в любом случае вот…

— Довольно, довольно. — Незнакомец с солидным видом раскачивался взад и вперед на своем скрипучем кожаном стуле. — Вы ведь пришли — ну и ладно. Я счастлив. Очень, очень рад. Весьма доволен. Сигаретку? — И сделав резкое движение, протянул ему бронзовую коробку с сигаретами, лежавшую на столе.

— Нет, не сейчас, спасибо, — отказался Гарбрехт, хотя ему ужасно хотелось закурить, аж в горле свербило.

— Ах так! — Толстячок широко улыбнулся. — Какая редкость! Единственный немец, отказавшийся от сигаретки после капитуляции. Надо же! Ну да ладно… — взял из коробки сигарету, ловко зажег. — Прежде представимся друг другу, лейтенант. Меня зовут Антон Сидорф. По званию — капитан, дивизия Германа Геринга. Я сохраняю такой титул. — И снова, еще шире, улыбнулся. — Человек сохраняет от войны все, что может.

— Насколько я понимаю, — сказал Гарбрехт, — вам известно мое имя.

— Да, конечно. — Казалось, Сидорф внутри просто весь бурлил от рвущегося наружу юмора. — Да, конечно, знаю. Да, да, знаю. Я столько слышал о вас! Просто рвался на встречу с вами. Ну а рука… — вдруг со смешливого он перешел на торжественно-серьезный тон. — Где же это случилось?

— В Сталинграде.

— Ах, в Сталинграде! — повторил Сидорф с таким чувством, словно говорил о зимнем курорте, где ему довелось провести чудесный отпуск. — Много хороших душ загублено там, много невинных душ. Просчет. Один из многих. Тщеславие. Самая ужасная вещь в мире — тщеславие победоносной армии. Какая потрясающе интересная тема для историков — роль человеческого тщеславия в военных катастрофах. Вы со мной согласны? — Он жадно пожирал глазами Гарбрехта.

— Капитан, — холодно отвечал Гарбрехт, — я не намерен сидеть здесь весь день.

— Само собой! — с готовностью отозвался Сидорф. — Естественно. Вам, конечно, любопытно узнать, для чего я вас сюда пригласил? Понимаю. — Он попыхивал все быстрее своей сигаретой, и над его головой, над бледным лицом плавали перед разбитым зеркалом кольца дыма. Вдруг он вскочил и сел на край стола, устремив по-мальчишески озорной взгляд на Гарбрехта. — Ну, — он не утрачивал пока своего радушия, — какой смысл сейчас что-то скрывать? Дело прошлое. Я вас знаю. Знаю, какой отличной репутацией пользовались вы в нашей партии…

Гарбрехт почувствовал, как холодный комок подкатывает к горлу.

По-видимому, все значительно хуже, чем он ожидал.

— …Какая многообещающая карьера до этого заслуживающего сожаления несчастного случая в Сталинграде, — плавно продолжал Сидорф, — преданный, оправдывающий доверие офицер и так далее. По-моему, нет смысла входить в детали по этому поводу, как вы думаете?

— Нет, — согласился Гарбрехт, — не стоит. — Он встал. — Если вам все равно, то мне хотелось бы, чтобы вы больше об этом не упоминали. Все это в прошлом, и, как я надеюсь, обо всем этом вскоре будет забыто.

Сидорф захихикал.

— Что вы, что вы! — легко упрекнул он его. — Ни к чему быть таким осторожным в общении со мной! Для таких людей, как вы и как я, — и сделал широкий, великодушный жест, — ничто никогда не забывается. Человек, который говорил то, что говорили мы, делал то, что делали мы; на протяжении стольких лет хорошо оплачиваемый партийный чиновник, отличный солдат, настоящий немец…

— Меня больше не интересует то, — объявил громко, чувствуя, что это все равно не поможет, Гарбрехт, — что входит в ваши понятия о настоящем немце.

— Дело не в том, что вас интересует или не интересует, лейтенант, — Сидорф все еще широко улыбался, гася свою сигарету. — Прошу меня простить. Дело в том, что должно быть сделано. Ведь просто, не так ли?

— Я не намерен ничего делать! — упрямо стоял на своем Гарбрехт.

— Прошу меня великодушно простить еще раз. — Сидорф со счастливым видом беззаботно раскачивался взад и вперед, сидя на краю стола. — Есть кое-какие пустяковые задания, которые нужно выполнить, и вы для этого можете оказаться человеком весьма полезным. Прошу прощения, но вы их выполните. Вы работаете на русских, собираете для них информацию в Американской зоне оккупации. Полезный паренек, ничего не скажешь. Но вы еще работаете и на американцев, собираете для них информацию в Русской зоне. — Сидорф все еще глядел на собеседника, излучая счастье. — Как вам повезло!