Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)

Телефон звонил не переставая. Звонок нарушал покой элегантной, чуть тронутой ночным беспорядком комнаты. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь занавеси, рождали на стенах и потолке спальни небольшие светлые полоски. Хелен вздохнула, повернулась на постели и, не открывая глаз, потянулась к телефонной трубке. Звон прекратился. Хелен снова вздохнула — это был вздох облегчения, — и лениво поднесла трубку к уху.

С противоположного конца провода до неё, словно из колодца, долетел глубокий, рыдающий, исполненный горечи голос.

— Привет, мама, — сказала Хелен, со все ещё закрытыми глазами.

— Хелен, — произнесла мадам Решевски, — как ты поживаешь?

— Прекрасно, — ответила Хелен. Осознав всю безнадежность своего положения, она потянулась под одеялом и спросила: — Сколько сейчас времени, мама?

— Девять часов.

Хелен недовольно скривилась, ещё крепче смежила веки и мягко произнесла:

— Мамочка, дорогая, разве есть необходимость звонить в такую рань?

— В твоем возрасте, — прорыдала мадам Решевски, — я была на ногах уже в шесть утра. Я трудилась так, что мои пальцы истирались до костей. Женщине, которой уже тридцать восемь лет, не следует проводить свою жизнь во сне.

— Почему ты всегда говоришь, что мне тридцать восемь? — запротестовала Хелен. — Мне пока ещё тридцать шесть!

— Хелен, дорогая, — сквозь слезы, но, тем не менее, весьма холодно произнесла мадам Решевски, — я всегда говорю то, в чем совершенно уверена.

Хелен, наконец, медленно с усилием открыла глаза и посмотрела на полоски света на потолке.

— Почему ты плачешь, мама?

Трубка на некоторое время замолчала, но затем на другом конце провода снова раздались рыдания, в которых слышались боль, отчаяние и глубокая скорбь.

— Ну, скажи же что-нибудь, мама.

— Я должна навестить могилу папочки. Тебе следует сейчас же приехать ко мне и отвезти меня на папину могилу.

— Мама, — со вздохом произнесла Хелен, — мне сегодня обязательно надо побывать в трех различных местах.

— Неужели это мой ребенок?! — прошептала мадам Решевски. — Моя дочь?! Вы слышите, она отказывается отвезти свою мать на могилу своего отца!

— Завтра, — умоляюще сказала Хелен. — Не могла бы ты отложить поездку на завтра?

— Сегодня! — прогремел над Манхэттенскими Высотами голос мадам Решевски. Это был мощный, полны трагизма голос. Такой голос у неё был в те старые добрые дни, когда она расхаживала по сцене, или в те моменты, когда обнаруживала, что мачеха опять носит драгоценности её бедной покойной мамы. — Проснувшись сегодня утром, я услышала голос. «Иди на могилу Авраама!», сказал мне этот голос, «Немедленно отправляйся на могилу своего супруга!»

— Мамочка, — как можно ласковее сказала Хелен, — папа умер пятнадцать лет тому назад и из-за одного лишнего дня он не рассердится.

— Забудь об этой ничтожной просьбе, — с величественной безнадежностью в голосе произнесла мадам Решевски, — и прости меня за то, что посмела побеспокоить тебя по столь пустяковому поводу. Отправляйся по своим делам. Иди в Салон красоты, веселись на коктейлях. А до могилы твоего покойного папочки я доберусь на подземке.

— Я буду у тебя через час, мама, — закрыв глаза сказала Хелен.

— Весьма подходящий автомобиль для посещения кладбища, — заметила мадам Решевски, когда они проезжали через Бруклин.

Она сидела прямо, словно маленькая девочка в классе. Каждая складка её прекрасного котикового манто, каждый оттенок её мастерски наложенного макияжа, каждое движение её затянутых в шелк ног отметали все утверждения о том, что мадам Решевски уже исполнилось семьдесят три года. Оглядев с презрением красную кожу и хром открытой двухместной машины Хелен, мадам Решевски сказала:

— Спортивная модель. Великий человек покоится в могиле, а родственники приезжают к нему на открытом автомобиле кремового цвета.

— Другой машины у меня, мама, нет, — ответила Хелен, легко удерживая руль своими выразительными, туго затянутыми в кожу пальчиками. — Остается лишь радоваться, что и её у меня не отняли.

— А разве я не говорила, что этот человек для тебя не годится? Разве не говорила? — спросила мадам Решевски, одарив дочь ледяным взглядом серых глаз, бездонную глубину которых подчеркивали умело наложенные вокруг них голубые с розовыми блестками тени. — А я ведь тебя предупреждала много лет тому назад. Разве это не так?

— Так, мама.

— И теперь ты считаешь удачей, когда получаешь алименты шесть раз в год вместо положенных двенадцати, — с горьким смешком, сказала мадам Решевски. — Меня никто никогда не слушал. Даже мои дети. И в результате они страдают.

— Да, мама.

— То же самое и с театром! — воскликнула мадам Решевски, сопроводив восклицание яростным взмахом рук. — Могу ли я спросить, почему ты в этом сезоне не выходишь на сцену?

— Видимо, потому, что в этом сезоне для меня не оказалось подходящей роли, — пожала плечами Хелен.

— Вы слышите? Оказывается, для моей дочери не нашлось подходящей роли, — с холодным смешком произнесла мадам Решевски. — В наше время мы делали семь спектаклей в год и не смотрели, подходит нам роль или нет.

— Мамочка, дорогая… — покачала головой Хелен. — Сейчас все по-другому. Это не Еврейский театр, мы играем не на идиш, а на улице не 1900-ый год.

— Тот театр был гораздо лучше, — громко заявила мадам Решевски. — Да и время тоже было лучше.

— Конечно, мама.

— Труд! — выкрикнула мадам Решевски, хлопнув себя изо всех сил обеими ладоням по бедрам. — Мы трудились! Актер играл, писатель писал, а публика приходила на спектакли! А теперь у вас только киношка! Фи!

— Да, мама.

— Даже ты, и то — лентяйка, — продолжала мадам Решевски, разглядывая себя в зеркальце, вделанное в ридикюль. Мадам желала убедиться в том, что всплеск воинственных эмоций не нанес урона её физиономии. — Ты сидишь и ждешь алиментов. Но даже и они не приходят. Хотя… — она окинула дочь критическим взором и продолжила, — … несмотря на то, что ты одеваешься крайне вызывающе, ты… — чтобы подыскать наиболее точное определение она задумалась, скривив рот, — … ты производишь потрясающее впечатление. Все мои дочери выглядят потрясающе. Но никакого сравнения со мной, когда я была чуть моложе… — покачала головой Мадам Решевски. — Никакого сравнения со мной… Никакого сравнения… — пробормотала она, откинувшись на спинку сидения.

Далее они ехали в полном молчании.

Хелен шагала рядом с матерью по густо населенному мраморными памятниками кладбищу. Гравий, которым были засыпаны прекрасно ухоженные дорожки, деловито шуршал под их ногами. Мадам Решевски сжимала в кулаке дюжину желтых хризантем, а на её физиономии можно было увидеть выражение нетерпеливого ожидания. А по мере того, как они приближались к могиле, лицо мадам начинало выражать чуть ли не удовольствие.