Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Поняв, что охранники совершенно глухи и враждебны к деликатным укорам либо отвечают грубостями, явными издевками и насмешками, эти кроткие люди все больше сожалели о своем участии в походе. Они направили депутацию к монсеньору Рехину Анкиляру и были потрясены, услышав из его уст абсолютно то же самое, что слышали от охранников, только монсеньор высказывался с обескураживающей прямотой. Отец Лоренцо – его тоже беспокоила ситуация – подслушал разговор охранников и понял, что же происходит на самом деле. Как-то вечером он и еще несколько священников и мирян почтительно приблизились к монсеньору; тот в задумчивости сидел на огромной черной лошади, напустив на себя вид вождя, кем он, в сущности, и станет.

Монсеньор, с недавних пор называвший себя «El Inocente» [78]– в честь папы, который созвал первый альбигойский крестовый поход, – нетерпеливо выслушал жалобы на грабеж, воровство и ответил:

– Господа, мы заняты спасением душ, и только оно имеет значение, необходимо помнить об этом постоянно. Так было всегда – многие должны пострадать ради общего блага. Что за беда, если у хозяйчика забрали свинью, когда ею накормятся те, кто рвет жилы, дабы спасти тысячи душ от мук преисподней? Что с того, если женщина претерпела насилие? Во-первых, именно женщина в ответе за грехопадение человека, а во-вторых, бессмертные души сотен других женщин предстанут пред небесными вратами. Вы передаете мне измышления об убийствах, а сами явно забываете, что смерть – не трагедия. Можно убить всех до единого на земле, но никакого вреда не будет, ибо ничто не происходит без Божьей воли. Вам не удается, сеньоры, смотреть на вещи sub specie aeternitatis. [79]

Отец Лоренцо собрался с духом и взглянул в горячечные глаза предводителя:

– Мы с братией вступили в это предприятие не для того, чтобы множить людские несчастья, но принести нашим соплеменникам знание о радости жизни во Христе и…

– Речь идет о вечном блаженстве, а не о маленьких радостях и горестях нашего временного пребывания здесь, отче, помните это. А сейчас, к сожалению, я должен заняться делами.

Монсеньор пришпорил лошадь и скрылся, предоставив растерянным ходокам огорченно разводить руками, качать головами и спрашивать друг друга:

– И что же теперь?

– Мы должны отправиться к кардиналу, – заявил Лоренцо. – Он бы положил всему этому конец, если б знал, что происходит.

– Говорят, он очень болен и чуть ли не с ума сошел, – сказал другой священник. – У меня знакомый служит во дворце.

– В таком случае, – ответил Лоренцо, – я пойду к монсеньору и скажу: моя совесть требует возвращения в столицу, дабы сообщить полиции обо всем, чему был свидетелем.

Этот был самый мужественный поступок отца Лоренцо. И последний. Монсеньор вовсе не желал, чтобы светские власти препятствовали его божественной миссии, и в праведном гневе послал своего телохранителя заставить беспокойного священника убраться с лица земли и объявиться вновь на двухметровой глубине. Этот смертный приговор стал первым из многих, вынесенных монсеньором; потом праведные казни устраивались чаще и легче.

Очень скоро все узнали о случившемся с отцом Лоренцо; не зачерствевшие сердцем исчезали толпами, возвращались в свои приходы и слали властям письма о необходимости срочных мер. Эти письма озабоченно или недоверчиво прочитывались, сдавались в архив, и о них забывали, поскольку внимания требовали более неотложные административные проблемы. Так продолжалось до тех пор, пока сам Дионисио Виво не использовал свое влияние и власти предприняли хоть какие-то действия.

Тем временем Непорочный чувствовал, что наваливаются все новые проблемы, создаваемые левацкой группировкой отряда, который Анкиляр уже привык называть «мое войско».

Духовенство аккуратно разделилось пополам – в Латинской Америке так происходило почти повсеместно: верхушка из сынков богачей, которые усердно друг другу содействовали, отслеживали распределение и использование средств, и основная масса обычных священников. Одно время последних нанимали и оплачивали их услуги исключительно помещики-латифундисты, и земная миссия этих священников состояла в советах беднякам смириться со своей долей и ожидать награды на небесах.

Но со времени Медельинского Собора многое изменилось, и теперь подавляющее большинство священников полагало, что «любовь к ближнему» включает в себя помощь и защиту от несправедливости и эксплуатации. Некоторые священники, такие как Камило Торрес, [80]продвинулись настолько, что взялись за оружие и присоединились к партизанам-коммунистам в их безнадежных крестьянских восстаниях, а многие другие поняли, что в состоянии прочесть и согласиться почти со всем в книге фрея Бетто «Fidel y La Religion», [81]что благодаря изолированности континента миллионными тиражами продавалась в Латинской Америке, но игнорировалась остальным миром. Радикальные священники и монахини, впитав идеи книги, сочли себя новым гласом вопиющего в пустыне, готовились ко второму пришествию Христа в лице социализма и не сходились во взглядах с монсеньором Рехином Анкиляром. Тот сосредоточил взор на потустороннем мире и интересовался, главным образом, как бы втиснуть в райское царство побольше народу, тогда как радикалы, будто наскипидаренные, стремились к царству небесному на земле и воспринимали Христа как некое подобие Фиделя Кастро с точки зрения манер, но с нежными добрыми глазами Че Гевары.

В головах этих грозных идеалистов роились планы перераспределения богатств среди неимущих, что при тщательном воплощении в жизнь обеспечило бы нищих, как это ни печально, суммой, которой хватило бы на три авокадо в год. Еще они мечтали о переделе земли; в Перу как-то провели такой эксперимент, и сельская экономика совершенно рухнула, поскольку крестьяне тут же вернулись к натуральному хозяйству. Что еще важно, эти идеалисты постоянно держат ушки на макушке и недреманным оком следят за ситуацией, надеясь раскопать факт угнетения масс, и вскоре такие драматические истории стали во множестве разыгрываться прямо на глазах крестоносцев. Идеалисты считают себя совестью нации, но, как правило, не достигают власти, потому что те, кто у руля, опережают их, делая уступки населению, и вынуждают искать новые поводы для негодования. Но в данном случае никакие протесты не могли высечь искру либерализма в душе монсеньора Рехина Анкиляра.

Монсеньору досаждали комитеты и делегации; каждый вечер они собирались перед его палаткой и совали ему длинные обращения и жалобы с многочисленными подписями. Эти ходатайства содержали подробные свидетельские показания о злоупотреблениях и зверствах. Доблестные монахини в походном обмундировании и с громадными револьверами нагло и красноречиво поучали «монсеньора. Анкиляр смотрел на них в злобном молчании, с естественным пренебрежением самодержца к нашептыванию докучных козявок; в нем боролись изумление и отвращение, и он спрашивал себя, как вообще эти бабы оказались в Церкви.