Тимофей Круглов - Август

— Люсенька, Дашенька, приехали, приехали, — скороговоркой частила над полуторагодовалыми детьми Глаша, так, что получалось у нее вместо одного имени — «Лю-Да-шенька», обращенное сразу к обеим малышкам. Да близнецов так и звали в семье обычно, когда говорили о них обеих сразу: «Наша ЛюДаша»!

Темные кудряшки одинаково вытарчивали из под розовых панамок, курносые смуглые личики одинаково улыбались, одинаковые ямочки гуляли на тугих щечках, карие глазки одинаково сканировали все вокруг, подмечая любую мелочь, и тут же тянулись к заинтересовавшему предмету одинаковые, крохотные, но очень цепкие пальчики. На этот раз все двадцать пальчиков сразу вцепились в папины наглаженные брюки и одинаково звонкие голоса заладили одну песню:

— Папочка! Папочка! Папочка!

Саня привычно оторвал девочек от себя, с сожалением окинул еще недавно бритвенно острые стрелки на брюках, усмехнулся над собой в седую щетку усов и водрузил ЛюДашу на Глашины, распахнутые готовно, ловкие руки. Поцеловал деток быстро в сладкие щечки, жену в губы чмокнул сочно-пресочно, и повернул всех к выходу из купе, который уже наглухо закупорил грузной фигурой Кирилл. Тут же и Маша протиснулась чудом в узкую дверь, кинулась целоваться, реветь вместе с Глашей, потом и ЛюДаша зарыдала дружно, мужчины вытолкали женщин с детьми из купе, коротко обнялись и без слов занялись многочисленными вещами.

Усадив близнецов в «Додж» на специально купленные по этому случаю детские сиденья, мужчины оставили женщин ворковать, ахать, рассматривать детей и друг друга, а сами закурили и отошли от машины в сторону площади Восстания. Саня захотел хоть краем глаза глянуть на Невский проспект, не виданный им с советских времен. Постояли молча. Кирилл пыхтел трубкой, искоса наблюдая за майором, отчаянно сдерживающим кашель, но все же курившим, медленно и осторожно, свою сигарету.

— Сигары я уже откурил, похоже, — заметил Саша внимание Кирилла. — А вот сигареты потихоньку могу смолить!

— Так ли уж надо? — без нотки осуждения спросил полковник.

— Жизнь продолжается, — сухо усмехнулся в ответ майор. — Привычки тоже. Не хочу чувствовать себя инвалидом.

Солнце отсекло глубокой тенью часть площади, разрезало, как ножницами, и ущелье Невского проспекта. Постояли мужики, поглядели на поток автомашин, на блеск окон «Октябрьской» гостиницы, да на круглый павильон над входом в метро, оставшийся неизменным с тех времен, когда все, казалось, переменилось в их жизни навечно.

— Там рядом магазин был «Восточные сладости», — вспомнил вдруг Саша.

— Нет уже давно, — вздохнул Кирилл. — Да и сладости давно не те, хоть и купить их можно на каждом шагу теперь.

— А я, когда из Риги приезжал в Питер, обязательно туда заходил за козинаками, рахат-лукумом и арахисом в сахаре.

Саша вспомнил взрослых уже мальчишек от первого брака, оставшихся в Риге, а может, давно разбредшихся в поисках лучшей жизни по Европам. Вспомнил и пожал плечами. Так получилось, прошлого не вернешь.

— Иванов безлошадный, сам не водит, служебную у него отобрали, наверное, он не говорит. Так что, попросил меня встретить, — прервал затянувшуюся грустинку Кирилл.

— Спасибо! Да и мы рады вас с Машей увидеть сразу. С вами вроде не так давно расстались, а к Валерке еще привыкать надо будет, какой он стал за прошедшие 20 лет?

— Ивановы не меняются, — хохотнул Кирилл, вытер белоснежным платком покрасневшую лысину и бережно подтолкнул худощавого майора в сторону машины. — Поедем, а то жарко уже, а в машине кондишэн не включен, да еще под малышей надо будет отрегулировать, чтоб не простудились.

— А места-то у него хватит на всех нас? Еще ж Петровы!

— Иванов взвод душманов у себя на втором этаже спрятать может. Если захочет. А еще гостевой домик у него. У нас с Машей места тоже полно. Тимофей один в двухэтажной домине проживает — не беспокойся, Саша, Вырица всех примет. Это ж рай!

«Машина времени» — улыбнулся рассеянно Иванов со студенчества знакомой песне. Арик почти всю «Машинку» на гитаре подобрал, и мы вечно ее песни пели тогда. Тридцать лет назад. Таким невозможным казалось все это, таким инопланетным, сказочным: лес дремучий, свой дом, своя собака, тишина вокруг. Как на погранзаставах, оставшихся в глубоком детстве уже тогда.

Валерий Алексеевич поправил наушник телефона, с плейера которого слушал музыку, сидя в кресле-качалке на траве под яблоней, любуясь только что скошенной почти «под ноль» лужайкой перед домом. Трава была сочная, густая, зеленая, как ковер. Другого, неизбитого сравнения не находилось, да и искать его не хотелось. Травяным ковром весь немалый участок Ивановых был застелен. Ни одного кусочка черной, неряшливой, вытоптанной земли. Только трава, несколько цветников, любовно взращиваемых Катериной, шиповник, розы, калина-бульдонеж, барбарис, еще какие-то цветущие кусты, яблони, вишни, сливы — это посередине, ближе к дому. А по краям участка могучие ели и маленькие елочки. Высокая одинокая сосна у забора, рябины, два молодых дубка, каштан, тополь, липа, клён, черемуха, осины, осенью загорающиеся золотом на фоне темно-зеленой ели рядом. Своя березовая роща слева от калитки на небольшом бугорке — четыре стройных деревца вымахали уже выше дома за те пять лет, что прожили тут бывшие рижане. «А кругом — дали». Иванов усмехнулся, вспомнив «Заповедник» Довлатова.

— Скажите, это дали? Те самые дали? — приставал к экскурсоводу турист в Михайловском.

Вот и Вырица была любима Валерием Алексеевичем за дали, отовсюду открывавшиеся взгляду. Куда ни погляди — кусочек горизонта виден, и над ним острые еловые вершины в облаках среди высокого русского неба. Просторна Вырица! Воздуха много, суеты мало. Оредеж, воспетый еще Набоковым, то петляет среди высоких берегов, то разливается широкими заводями — чистый, студеный, ключевой. Шесть станций электрички тянутся через дачный поселок, почти как в Юрмале. Только Юрмала сейчас пустая, разграбленная, с редкими островками роскошных вилл посреди запустения бывшего оживленного курорта. А Вырица все строится, дома все больше — срубы бревенчатые, терема. Участки земли огромные покупают богатые люди, но и меж ними остается полно нетронутого, заповедного для строительства леса. А от того есть место небу и «далям» для всех. И для старожилов, и для дачников, и для нуворишей, раскусивших, наконец, что круглогодичное проживание за городом куда приятнее пентхауза на Петроградской стороне.