Катрин Милле - Сексуальная жизнь Катрин М

Почему я написала эту книгу? Мне хотелось писать, к тому же есть вещи, о которых я не могу говорить. Желание писать — это смутная непреодолимая энергия, проявляющаяся раньше, чем отыскивается объект, к которому ее можно направить, и ее, вследствие этого, приходится удовлетворять, как придется» Соединяя эту силу и мою природную наблюдательность, я бы даже сказала, дар сверхконцентрированного сосредоточения, я пишу критические тексты. Однако для меня всегда было очевидным, что желание писать само по себе практически непреодолимо, чтобы в один прекрасный день с полным правом потребовать полного и мощного приложения всех моих сил, высшего удовлетворения раз и навсегда в едином творческом жесте, абсолютно любом, отвечающем, однако, одному условию: он должен быть завершенным (для себя самого, естественно), что, несомненно, слишком идеалистический, я бы даже сказала, взгляд человека, страдающего манией величия, способный тем не менее удовлетворить здоровое стремление к экономии. Мне нравится Эд Рейнхардт [31] Эд Рейнхардт (Ad Reinhard) (1913–1967) — американский художник-абстракционист, теоретик иcкусства. и его «Ultimate painting» (хотя я прекрасно отдаю себе отчет в том, что Рейнхардт не был идиотом-авангардистом и писал свои «Ultimate paintings» по меньшей мере десять лет кряду). Я сама себя поставила в такие условия, где могла в полную силу использовать свой дар наблюдательности и, твердо решив идти по этой дороге до конца, выбрала наиболее доступную и от этого наиболее ослепительно-очевидную область — секс (как критик, я долгое время писала о другом типе ослепительно-очевидного — монохромной живописи). Таким образом, я написала свою «Ultimo Book». Поживем — увидим!

Во время одной из встреч с читателями кто-то задал мне вопрос о том, кому именно адресована книга. К счастью, процесс написания книги не включает в себя воображение будущей аудитории, а буде такое желание и явится порой откуда ни возьмись (так жандарм выскакивает под носом у Гиньоля [32] Гиньоль — персонаж французского театра кукол. Тип жизнерадостного, остроумного и циничного лионского кустаря, говорящего на местном диалекте. Аналогом персонажа и России является Петрушка, в Англии — Панч, и Германии — Гансвурт и Кашперль. ), то автор по ходу дела успешно его нейтрализует. Но вопрос был задан уже после того, как я поставила последнюю точку, и неожиданно для себя самой я ответила: «Женщинам». Спонтанно возникла идея воспроизвести все эти разговоры «между нами девочками», которые я никогда в жизни не вела и которые мне так хотелось бы вести. Я сторонилась исповедальческих бесед и всегда оставалась один на один с невыносимо банальными вопросами и проблемами, касающимися сексуальной жизни, тем самым лишь подтверждая и усиливая сложившееся (совершенно неправильное) мнение, что мне — особенно учитывая жизнь, которую я веду, — известно об этом больше остальных. Я избегала таких разговоров по двум причинам. Во-первых, в абсолютном большинстве случаев они завернуты в отвратительно-липкую обертку сентиментальности, а во-вторых, вне зависимости от степени близости с собеседником (или собеседницей), используемые для обсуждения проблемы слова и выражения неизбежно бывают неверны, смутны или вульгарны. В такой ситуации возможны только два варианта: либо вы погрязаете в недосказанности и остаетесь топтаться на одном месте, либо с головой погружаетесь в скабрезность, скрывая таким образом смущение и робость, то есть выстраиваете стену самоцензуры как раз тогда, когда вам кажется, что вы предельно откровенны. У меня была возможность убедиться в этом не раз, читая критические статьи о моей книге. Авторы этих статей охотно прибегали к площадным выражениям, желая показать насколько они свободны от всяческих комплексов. К этому стоит добавить, что вульгарность есть элемент, смешивающий индивидуальности в неразличимую массу. Несмотря на то что я принимала участие в том, что принято называть «групповым сексом», как только я оказываюсь в ситуации обмена вербальной информацией, не желая при этом устанавливать специфические эротические отношения, я избегаю прикосновения к тому, что есть глубинная сущность сексуальности моего собеседника — а именно это и происходит всякий раз, когда бывает задействована скабрезная лексика. С ней следует обращаться с величайшей осторожностью, в противном случае она действует почти с такой же силой, как и непосредственный физический контакт. Некоторые недоброжелательно настроенные критики, используя вульгарную, скабрезную терминологию, совершили по отношению ко мне действия. В таких случаях меня беспокоит то, что они могли дать своим читателям неверное представление о книге и заставить их поверить, что я взяла на вооружение точно такой же стиль. Авторам этих статей очень бы этого хотелось, но в мои планы вовсе не входит смешиваться с ними. Выбор верных и точных терминов применительно к сексуальной сфере — это кропотливый труд, относящийся более к сфере письменного выражения, чем разговорного языка (за исключением тех случаев, когда вы ведете речь в присутствии внимательного психиатра, непрерывно подвергающего кропотливому анализу каждое произнесенное вами слово).

В основе такого умственного усилия лежат глубоко скрытые личные, интимные мотивы и побуждения, которые поднимаются на поверхность сознания и становятся видимыми лишь по прошествии некоторого времени. В моем случае этот процесс продолжается по сей день. В интервью я не задерживаюсь на деталях и, экономя время, сразу начинаю говорить о зрелости, о прожитом, о понятом и т. п. Но если быть более точной, то я взялась за написание «Сексуальной жизни Катрин М.» вскоре после того, как впервые в жизни оказалась в ситуации, когда мне пришлось задать себе некоторые вопросы, касающиеся собственной сексуальной жизни. Вплоть до этого момента меня надежно защищал непробиваемый панцирь наивной невинности, но однажды, неожиданно обернувшись, я увидела себя, распростертую на кровати, и себя, стоящую рядом с кроватью, и в этом скользящем между двух «меня» взгляде почувствовала свою уязвимость. Поиск удовольствия постепенно изменил направление. Прошлое может очень быстро оказаться задвинутым глубоко в самые потаенные уголки подсознательного, а у меня не было тогда ни способа, ни инструмента для того, чтобы размышлять над произошедшей переменой, и постепенно я стала задумываться о том, что не беспокоило меня раньше: хорошо ли, плохо ли я поступала? Такое положение вещей привело к появлению некоторых признаков настоящего раздвоения личности, я металась между моей былой невинностью и искушением морализаторства (но ведь на пути к святости испытание искушением неизбежно, и лишь его преодоление позволяет двинуться дальше!). До этого в области сексуального я никогда и ни с кого не брала пример, не следовала установленным другими правилам, но теперь неожиданно начала осознавать нависшую надо мной опасность незаметно усвоить чужие модели. Книга явилась способом заявить и утвердить неповторимость и уникальность моей собственной схемы и одновременно помогла сгладить острые углы поначалу казавшихся непримиримыми противоречий, которые я пустила плыть по воле волн небыстрого течения моего текста, неумолимо прокладывающего себе русло и громоздившего собственные берега и перекаты. Эффект получился самый неожиданный и весьма противоречивый: дистанция, существовавшая между книгой и автором, растворилась без следа, и это позволило им сосуществовать в полной гармонии.