Катрин Кюссе - Хокни: жизнь в цвете

Original title:

Vie de David Hockney

Научный редактор Анна Шапочкина

Благодарим компанию Avgust за помощь в работе над обложкой

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Editions GALLIMARD, Paris, 2018

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022

Книга, которую вы держите в руках, – это роман. Все факты здесь подлинные. Выдуманы мной чувства, мысли, диалоги. Хотя речь скорее о догадках и предположениях, чем о выдумке в прямом смысле слова: я искала подходящие друг другу кусочки мозаики, складывая общую картину из сведений, обнаруженных мной в огромном количестве эссе, биографий, интервью, каталогов и статей, опубликованных как о Дэвиде Хокни, так и им самим. Я предлагаю читателю портрет, являющийся моим собственным видением его жизни и его личности, пусть и вдохновленный Хокни, его словами и его творчеством. Надеюсь, что художник воспримет эту книгу как дань моего почитания.

Почему Хокни? Я никогда с ним не встречалась. Странно вторгаться в жизнь живого человека, превращая ее в роман. Но, скорее, он вторгся в мою жизнь. Меня страстно увлекло то, что я прочитала о нем. Его свобода привела меня в восхищение. Документальные материалы, позволяющие читателю видеть лишь внешнюю сторону событий, мне захотелось представить как рассказ, проливающий свет на внутренние побуждения художника, приведшие к этим событиям, рассмотреть их сквозь призму самых важных вопросов: любви, творчества, жизни и смерти.

Его отец был убежденным пацифистом. Он видел, что сделала Первая мировая война с его старшим братом, который попал в газовую атаку и вернулся домой еле живым, превратившись в ходячего мертвеца. В 1939-м он активно выступал против новой войны. Он потерял работу, лишился права на государственную помощь, нажил множество врагов и навлек на себя презрение соседей. «Дети, пусть вас не волнует, что думают соседи». Это стало большим жизненным уроком для его четырех сыновей и дочери.

У него не было денег, но были золотые руки. Он собирал на свалке старые ломаные детские коляски, которые чинил, приводил в порядок, и они получались как новенькие. После войны он стал делать то же с велосипедами. Для маленького Дэвида не было ничего прекраснее момента, когда проволочная щетка в руках отца вступала в соприкосновение с рамой велосипеда. В одно мгновение, как по волшебству, ржавый металл становился ярко-красным. Мир изменял свой цвет.

Он гордился своим отцом, «настоящим художником» – как, сдвинув брови, говорила мать. Изобретательным настолько, что он умудрялся элегантно одеваться, не тратя при этом ни гроша: на свои воротнички и галстуки он наклеивал бумагу, разрисованную узорами в полоску или в горох ярких цветов. Дэвид восхищался его находчивостью. Вернув к жизни велосипеды, Кен давал объявление в газету, где указывал адрес сарайчика рядом с их домом, вытаскивал на улицу кресло и уютно устраивался в ожидании покупателей с журналом в руках, под зонтиком – если шел дождь: это был его магазин. В день, когда отец взялся заново выкрасить дом, он набил на двери листы фанеры, на которых изобразил закат солнца. Мальчик мог рассматривать их бесконечно.

Дэвид сохранил смутное воспоминание о самолетах, пролетавших над головой, и о том дне, когда его эвакуировали вместе с двумя братьями, старшей сестрой и беременной на девятом месяце матерью, но он не помнил ни об ужасе старшего брата – тот до боли сжимал руку матери во время бомбардировок, умоляя: «Пожалуйста, мамочка, помолись за нас», – ни о бомбе, после взрыва которой рухнули многие дома на их улице, а в тех, что устояли, вылетели стекла – во всех, кроме их собственного дома. Детство он провел, играя на улице с братьями и сестрой, убегая гулять в лес, катаясь на велосипеде по деревенским дорогам, сидя на уроках катехизиса в воскресной школе – он проводил их, зарисовывая на листке бумаги то, что услышал прежде на мессе: Иисуса, шествующего по водам; Иисуса, воскрешающего мертвых, – в скаутском лагере, где вел бортовой журнал с набросками, изображавшими их занятия. По субботам отец водил их в кино посмотреть на Супермена, Чарли Чаплина или Лорела и Харди. Он покупал самые дешевые билеты по шесть пенсов, на места в трех первых рядах, и экран был так близко, что у Дэвида возникало ощущение полного погружения в события фильма. На Рождество они ходили в театр Альгамбра, где надрывались от хохота над пантомимами. По воскресеньям им разрешалось приглашать друзей к чаю, который устраивала его мать. Дом наполнялся восхитительным запахом свежеиспеченных пирогов, стол ломился от булочек, мини-сэндвичей и варенья, из кухни раздавался звонкий смех детей, которые могли объедаться в свое удовольствие, подходя за четвертым, пятым или шестым куском.

Дэвид даже не знал, что они были бедны. Самое большое его удовольствие ничего не стоило: сесть в автобус (бесплатно), подняться на второй этаж и постараться занять местечко спереди: рядом с господином, пускавшим дым ему в нос, или с пожилой дамой, которую он, вежливо извиняясь, заставлял убирать с сиденья сумку с провизией. Сквозь огромное стекло он смотрел на улицу и простиравшийся вдали пейзаж. Подростком он вновь переживал то же удовольствие, отправляясь на велосипеде до самой вершины холма Гэрроуби по дороге, ведшей с фермы, где он работал два лета подряд: с высоты он мог видеть всю Йоркскую долину, беспрепятственно любоваться панорамой с углом обзора 160 градусов. Разве могло быть что-то прекраснее этого?

Он не испытывал недостатка ни в чем, кроме бумаги. Для мальчика, так любившего рисовать, послевоенный дефицит ее создавал проблему. Он заполнял рисунками поля всего, что ему попадалось под руку: книг, тетрадей, газет, журналов с комиксами. Время от времени кто-то из его братьев восклицал с возмущением: «Ты снова зачиркал своими каракулями все подписи в комиксах! Теперь их невозможно прочитать!» Можно ли было проводить свою жизнь, рисуя? Да, если ты был художником. А кто считался художником? Тот, кто занимался изготовлением рождественских открыток и киноафиш. В их городе было сорок кинотеатров, и афиши были повсюду. Дэвид внимательно всматривался в мужчину, склонявшегося к женщине на фоне заходящего солнца: он чувствовал, что способен сделать так же или даже лучше. А вечером или в воскресенье после церкви он мог бы рисовать что захочется, просто для себя. После оплаты счетов, если повезет, у него оставалось бы немного денег на бумагу. Какая прекрасная это была бы жизнь.