Пер Энквист - Пятая зима магнетизёра

26 февраля

Когда мы пришли, пациентка сидела в кровати и улыбнулась нам. Мейснер сразу же приступил к делу и погрузил ее в сон, даже предварительно не осмотрев.

После этого он попросил ее рассказать, что за это время произошло с плодом.

И вот что она рассказала.

Большая часть плода уже раздроблена, осталось раздробить его отдельные самые крупные части. В первый день лечения (она, вероятно, имела в виду массаж) плод почти целиком отделился от того места, к которому был прикреплен, и околоплодная сумка порвалась. На второй день отделилась голова; также в течение первой недели отделилась грудная клетка и нижняя часть тела до колен. Вчера раздробилась голова, и часть ее материи по одной из жил стекла в мочевой пузырь, а часть попала в кишечник через дыру, которая образовалась, когда рука ребенка во время лечения оторвалась, и кусочек кости прорвал кишку. Средство, очищающее кровь, которое она все это время принимала, оказало очень сильное и благотворное действие и ускорило распад трупа в ее теле. Она заметила также, что моча, которая за ночь собралась в ее ночной посуде, источала страшное зловоние, словно какая-то падаль.

Она объявила также, что плоть младенца уже почти совсем отделилась от костей; возможно, она употребила выражение «сползла с костей». Она недвусмысленно требовала, чтобы ее продолжали магнетизировать и массировать и чтобы все это проделывал только Мейснер. Я слушал этот рассказ, потеряв дар речи. Потом попросил Мейснера узнать у больной, не вышли ли из нее еще новые частицы плода.

Он спросил.

И тут я увидел на лице спящей победоносное выражение. Ночью она почувствовала мучительные позывы в нижней части кишечника и попросила мужа снять с нее повязку. (Она могла бы сделать это сама, но уверяет, что попросила об этом мужа.) И муж извлек у нее из заднего прохода комок плоти, который она теперь держала в руке вместе с двумя маленькими округлой формы костями.

Мы рассмотрели кости. Это были кости — сомнений нет. Рассмотрели комок плоти — небольшой, продолговатый, напоминавший железу.

Мы постояли молча, глядя на лежащую женщину. Выражение ее лица, как всегда, было умиротворенным и замкнутым, красивой ее назвать было нельзя, но не была она и уродливой.

Боюсь, я исполнил свой долг контролера поверхностно и недобросовестно. Я ограничился тем, что издали, смотрел на пациентку и поверил на слово сведениям о ней, полученным от других.

А ведь, по сути, я о ней ничего не знаю.

И все же я должен до конца исполнить обязанности, которые сам на себя взвалил. Одна ошибка не дает мне права снова впасть в апатию. Я считаю, что всегда можно добиться известных результатов, даже если порой на них нельзя положиться с уверенностью. Даже не совсем точный вывод, основанный на некоторых ошибках, но в целом зиждящийся на представлении, достигнутом мною в итоге многотрудных усилий, имеет известную ценность. Утверждение, будто опыты ведут только к противоречиям, не способствует прогрессу. А я теперь чувствую перед медицинской наукой ответственность, какой прежде не ведал.

Мы подняли больную с кровати и усадили на горшок. Мы поддерживали ее с двух сторон, и она стала усердно тужиться.

Посадить ее на горшок предложила она сама. Ее испражнения были такими же зловонными, как и моча. Банщик Педерсен стоял у двери и, когда Мейснер отвернулся, скорчил гримасу.

Я прикинулся, что ничего не замечаю.

Потом мы исследовали ее кал.

Из кончика верхней колбаски торчала косточка, сохранявшая свой белый, а может быть, сероватый цвет, треугольной формы, шириной в полдюйма. Задержав дыхание, я взял кость кончиками пальцев — другого инструмента у меня не было — и завернул в носовой платок. Женщина сидела на кровати, продолжая дремать и все так же улыбаясь в пустоту. Мейснер слегка поддерживал ее сбоку.

27 февраля

Я понес кусочки костей Штайнеру. Мы тщательно исследовали их. Штайнер усомнился в том, что это детские кости. Его сомнения передались и мне.

А сегодня в первой половине дня произошло следующее.

Не успели мы прийти в дом пациентки, как она, еще до магнетизирования, показала нам две косточки, которые, по ее словам, вышли из нее с испражнениями. Обе были длинные, одна трех дюймов, закругленная на конце, другая короче, но зато немного толще. Мейснер несколько секунд молча их разглядывал. Потом небрежно сунул в карман. Я тут же потребовал, чтобы кости были отданы мне как официальному контролеру.

Он молча выполнил мое требование.

Я тотчас отправился к Штайнеру. Мы оба единодушны в своем мнении: кости не могут принадлежать человеческому существу. Штайнер думает, что это кости цыпленка. Я пока ограничусь предположением, что это птичьи кости.

Я чрезвычайно расстроен и подавлен.

3 марта

Вдобавок я получил вчера три письма. Для вящей убедительности привожу выдержки из каждого.

Первое пришло от швейцарского врача доктора Амштайна, который практикует теперь на водах в Пфеферсе. Он встречался с Мейснером десять лет тому назад. Чтобы дать представление о тоне его письма, приведу такой отрывок:

«Над крутыми его скулами горели глаза, явственно говорившие о том, что человек этот наделен хитростью, ловкостью и двоедушием. Вообще, по-моему, весь его облик весьма подходит человеку, решившемуся основать антирационалистическую секту на божественном поприще Эскулапа и сделаться ее главарем.

Сюда, в Пфеферс, явился он, по его словам, чтобы испытать силу вод и вылечиться. Не могу не усомниться в том, кто берется исцелять других, но не может исцелить самого себя.

За табльдотом, за которым сидели мы в обществе Его светлости великого князя и некоторых других гостей, приехавших на воды, он держался настороженно, говорил редко и, казалось, занят только наблюдением. Я заметил, что его внимание среди присутствовавших привлекли три или четыре особы — как видно, он решил, что они подходят для магнетизирования.

Впрочем, он так быстро покинул наши края, что никто не успел составить о нем определенного мнения. Я, однако, не питаю большого доверия к этому Мейснеру».

Второе письмо пришло от доктора Вохера, обосновавшегося ныне в Хайдельберге. Оно кончалось такими строками:

«В пору нашего пребывания в Нюрнберге я все больше привязывался к этому человеку. Конечно, происшедшие тогда события истерзали его, но держался он великолепно, не изменив ни своей скромности, ни общей своей повадке. Я считаю его великим человеком, и притом человеком прямодушным».

Третье письмо пришло от моего брата, живущего в Париже. Оно было коротким.

«Здесь никто не слыхал о человеке по имени Фридрих Мейснер. Но зато в последние десять лет здесь появилось много таких, кто пытается лечить с помощью животного магнетизма. Самый большой успех стяжал пресловутый Калиостро, но более всех, несомненно, известен Ф. А. Месмер. Последний покинул Париж еще в 1784 году, и с тех пор никто о нем ничего не слышал».