Ромен Гари - Повинная голова

Однако Матаоа Дженкинс смотрел на Кона с большой опаской. Последний раз, когда он позволил ему затесаться среди клиентов гостиницы, — директор вдруг вспомнил, что тогда на нем тоже была эта черпая перчатка, — у двух американок, проговоривших с ним пять минут, случилась истерика. Это выглядело тем более загадочно, что, когда Матаоа сделал попытку вышвырнуть Кона вон, обе дамы бросились на его защиту и даже вручили негодяю чек на сто долларов, продолжая, однако, смотреть на него с ужасом и лить слезы. Было совершенно ясно, что он рассказал им какую-то непотребную байку. Дженкинс попытался осторожно разузнать у американок, что Кон наплел, но те наотрез отказались давать разъяснения и только заклинали его «быть гуманнее с бедным мальчиком».

— Во всяком случае, прошу вас не устраивать скандала. В последний раз… До сих пор не могу понять, что вы им нарассказали.

— Можете быть спокойны! Не подведу.

Кон прошел на террасу, оглядел ее наметанным взглядом. Милые белые лица, наши, родные, подумал он в порыве умиления, которое испытывал всякий раз, когда видел симпатичное стадо баранов, с готовностью позволяющих себя стричь. Он заказал кофе, собрав всю свою волю в кулак, чтобы не прельститься соблазнительной попкой официантки Маруа. Некоторое время он вел себя скромно и тихо, сидя с невинным видом за отдельным столиком, а Матаоа следил за ним ястребиным взглядом, готовый ринуться на него при малейшем признаке скандала. Он с наслаждением выпил кофе, после чего наклонился к соседнему столику и с величайшей учтивостью произнес:

— Прошу прощения, не будете ли вы так любезны одолжить мне на пару минут «Геральд трибюн»? Я так давно живу вдали от нашей старой доброй родины, и временами на душе делается тяжело, очень тяжело.

Милые лица немедленно приняли участливое выражение. Пожилые дамы улыбнулись ему. Более толстая из двух наверняка сказала себе: а ведь он ровесник моего сына. Надеюсь, этот балбес сейчас во Вьетнаме, подумал Кон, глядя на них с трогательным смущением. Пожилой господин протянул ему газету.

— Вы давно из Америки?

— Больше двух Лет.

Кон с такой легкостью вживался в любую роль, что на миг у него и в самом деле сжалось сердце. «Эх, родина, родина», — подумал он. И сделал усилие, чтобы выдавить из себя слезу, но ничего не получилось: у него было адское похмелье.

— Да, больше двух лет… Честно говоря, когда я вижу американские лица, у меня слезы наворачиваются…

Кон опустил глаза. Он старался не ради денег: ему необходимо было очиститься. Приличия, стыд, оглядка на людское мнение сковывали его на протяжении тысячелетий, пожалуй, больше, чем что-либо еще, и, дабы они не пригнули его к земле — как крест, вечно возрождающийся из пламени, — он вынужден был время от времени их топтать. Вопрос психологической гигиены, не более того.

— Сделайте одолжение, пересядьте, пожалуйста, к нам за столик, — сказал пожилой господин. — Чеффи, Джим Чеффи из Милуоки, а это моя жена Бетси… Ее сестра, Марджори Хокинс…

— Билл Смит, — представился Кон, радуясь, как всегда, случаю назваться новым именем — видимо, в смутной и несбыточной надежде убежать от самого себя. Он ведь уже полтора года терпел себя под именем Кон. Своего рода рекорд.

Он подсел к ним. В тот же миг на террасе появился директор гостиницы и принялся с тревогой описывать круги вокруг их столика. Но Чингис-Кон выглядел смирным, он явно был вежлив и увлеченно беседовал с соотечественниками. Матаоа отошел.

— Вы говорите, два года уже не были в Штатах? — сочувственно спросил Джим Чеффи.

Кон беспомощно развел руками, выражая покорность судьбе.

— А что я могу поделать? Вы же знаете, как у нас обходятся с прокаженными. Их принудительно госпитализируют и держат в больнице, таков закон.

— Простите, я что-то не совсем понял…

— Видите ли, врачи сказали мне, что я заразился проказой — здесь это еще случаегся,

причем довольно часто. Для меня не может быть и речи о возвращении на родину. Там таких,

как я, изолируют. А на Таити нам позволяют жить на свободе. Эта болезнь здесь считается не особо заразной, разве что при непосредственном контакте…

И он помахал рукой в черной перчатке перед Марджори то ли Хокинс, то ли Хопкипс.

— Вот, хотите пощупать? У меня тут вместо пальцев железные протезы. Я все пальцы потерял на правой руке. Есть опасность, что это может перекинуться дальше, дойти до локтя.

Кстати, с помощью новых лекарств процесс можно остановить, если захватить вовремя. Но я поздновато заметил…

Соотечественники окаменели и сидели как истуканы, причем Марджори находилась явно на грани обморока. В отчаянии и невообразимом ужасе она не могла отвести глаз от черной руки, которую Кон совал ей под нос.

— Конечно, мне живется нелегко. Работать я не могу, не могу даже попросить помощи у своей семьи, потому что они ничего не знают, я не хочу разбивать им сердце. Моя бедная мамочка, представляете, если б она узнала… Но люди в массе своей добры. Особенно американцы. Не бросают меня в беде. Америка — последняя страна, где еще остались щедрые люди…

Он чуть-чуть опустил руку — испугался, что бедная женщина упадет в обморок раньше времени. Это был интереснейший психологический опыт. Элементарная человечность, да и просто приличия не позволяли трем старым американцам встать и уйти, как им того безумно хотелось. Их буквально пригвоздило к стульям. Джим Чеффи из Милуоки с перекошенным лицом лихорадочно рылся во внутреннем кармане пиджака.

— Я, разумеется, буду счастлив… Но у меня нет наличности… Не согласитесь ли вы принять дорожный чек?

— Ну что вы, у меня и в мыслях не было просить у вас денег!

— И все-таки позвольте…

— О, право, не стоит…

— Нет-нет, прошу вас, я настаиваю…

Кон еще некоторое время заставил себя уламывать. Чеффи отлично знал, что у них нет ни малейшей возможности унести ноги, иначе как прикрыв свое бегство гуманным поступком.

Почуяв недоброе, директор появился снова и нервно прохаживался мимо их столика. Кон незаметно адресовал ему непристойный жест. Наконец он милостиво принял триста долларов в виде чека. Это было побольше, чем в прошлый раз.

— Извините, но нам пора, — сдавленным голосом проговорил Джим Чеффи, стремительно вставая.

— А хотите, я покажу вам остров, — предложил Кон.

— О нет-нет, спасибо! У нас есть экскурсовод…

Все трое уже были на ногах. Приближался самый интересный момент, ибо мысль о том,

что сейчас он дружески протянет им руку, вызывала у них дрожь.

— Не могу ли я что-то сделать для вас в Штатах…

Все-таки триста долларов, подумал Кон, они имеют право что-то получить за эти деньги.

Хотя, по сути, они уже и так не зря съездили. Могут теперь до конца дней своих донимать друзей и знакомых рассказами о хорошем американском парне, заболевшем проказой на Таити.