Макар Троичанин - Шесть дней, которые потрясли мой мир. Повесть

Тут же бросаю, где попало, свои рыбацкие цацки, бережно подхватываю её, она обнимает меня за шею, положив голову на плечо, и мы под взглядами всей улицы и всего города удаляемся компактной группой туда, где нам вдвоём всегда хорошо. Я бережно укладываю её на кровать и начинаю лихорадочно и неумело стаскивать плотно облегающее платье, одновременно чувствуя, что у меня ничего не получится ни с ним, ни с последующим. Вспотев от догадки, замедляю суету, и она, тоже почувствовав мою нервную неуверенность, крепко целует, отстраняет и шепчет:

- Я сама.

Потом поднимается, оставляя меня на кровати, и, оценив деликатную ситуацию, предлагает единственный выход:

- Давай, сначала перекусим. Ты ведь не завтракал? Я – тоже. Прибери свои рыбацкие штучки-дрючки, а я чего-нибудь сварганю. Да переоденься.

И уходит к себе.

А я лежу в прострации и обречённо думаю: «Вот оно! Старческое бессилие. Не зря мужики трепались, что обязательно схватит тогда, когда совсем некстати». И тут же вспомнил про нашего «Патента».

Чуть более двух лет назад, как раз я нехотя заглатывал приманку будущей своей жены, объявился у нас новый первый секретарь горкома. Прислали из областного центра, где он на чём-то погорел. Мы, как полагается, единодушно его выбрали, и он взялся за дело. Да так, что у самых ленивых стала спадать плесень с задниц, показатели по городу и району поползли вверх и городское снабжение значительно улучшилось. Естественно, что все его полюбили, и только слышно было: «Наш – то» да «Наш – это».

Одно расстраивало: жена его, женщина статная, с привлекательной грудью и белокурыми, почти льняными, локонами, весёлая и отзывчивая, как только по недосмотру мужа или по неизвестно чьему тайному умыслу нагружалась чрезмерно на разных официальных пьянках, что случалось у нас для тесной спайки руководства всех уровней довольно часто, так принималась плакать и честить уважаемого всеми мужа почём зря, не стесняясь в выражениях и часто повторяя, что он жизнь её молодую угробил. К выступлениям баб против мужей у нас, в общем-то, привыкли, считали непременным атрибутом согласной семейной жизни, и авторитет секретаря от жениных скандалов не страдал, тем более, что в магазинах появилось что купить, а к сельчанам чуть не каждый месяц выезжала лучшая городская самодеятельность, т. е., хор наших ветеранов, или докладчик по волнующим доярок международным проискам НАТО.

Так бы и продолжалось, если бы не затлел вдруг гаденький слушок, быстро вырастая в пламень всегородского слуха. Только и слышалось в домах и на улицах: «Патент, патент…» Сначала шёпотом, а потом и вслух за его спиной да ещё и с мерзкими бесстыжими взглядами.

Как раз приспичила очередная местная выборная кампания, надо было доизбрать депутата в Областной совет вместо утонувшего по пьяни директора Сельхозкооперации. Ни о чём не подозревая, областные шиши, оценив удовлетворительную деятельность нашего первого и руководствуясь мнением, что такая партфигура непременно должна быть на доске Совета, назначили его в кандидаты. Ну, что ж, надо, так будет, решили авторитетные люди города, занимающие все руководящие посты, нисколько не обеспокоясь возникшим брожением в подведомственном народе, хотя и знали уже, что дело серьёзное и что «Патент» - не документ качества, а совсем наоборот – ущерба, поскольку является сокращением «Импотента». Простой народ попросту убрал лишние буквы, усложняющие произношение, но твёрдо знал от мала до велика про истинную сущность беды секретаря, его жены и всего города, мудро полагая, что оскоплённый бык не может быть вожаком стада. А мы, городские шишки, не придавали этому значения и рьяно вели бумажную избирательную кампанию, нисколько не сомневаясь в её запланированном исходе. И впервые за все годы существования всенародной власти потерпели сокрушительное фиаско, аукнувшееся далеко за пределами области.

Ни о чём плохом в вечер выборов не подозревал и я. Как постоянный и непременный секретарь избирательной комиссии, прихватил для верности в исполкоме пачку чистеньких избирательных бюллетеней, чтобы заменить ими испорченные, исписанные непотребными словами, перечёркнутые и недостающие до спущенной обкомом цифры в 99 с любыми десятыми процентов, и шёл, радуясь редкому развлечению и, конечно, бесплатному буфету для членов комиссии. Радость моя и всех членов совсем пропала, когда мы поочерёдно стали вскрывать участковые урны и высыпать на стол, покрытый скользким винипластом, бюллетени. С первой же урны, с первого же бюллетеня потребовалась такая большая замена их, испорченных вычёркиванием единственного кандидата, что меня спешно послали за дополнительными, но оказалось, что эта кардинальная и давно испытанная мера не поможет, поскольку в остальных урнах большинство бюллетеней тоже испорчены. Мы, как громом поражённые, сгрудились вокруг злополучных волеизъявлений народа, не зная что делать и как вывернуться из матовой ситуации. Запахло значительными перетасовками руководящих городских кадров. Один начальник пожарной службы не растерялся. Не спрашивая ни у кого совета, – а он бы его и не получил – он сбегал в буфет, принёс две бутылки водки, обильно захмелил никому не нужные позорные бумажки и бросил в них зажжённую спичку. Все отшатнулись и прискорбно смотрели на внезапно возникший от неосторожного обращения с огнём пожар, уничтоживший бесценные документы и затраты на избирательную кампанию. Облегчённо подтолкнув в огонь последний бюллетень, мы составили акт о несчастном случае, не забыв по предложению начальника ОРСа упомянуть, что огонь захватил и буфет, поскольку у нас не было ни времени, ни желания съесть и выпить всё, что там было запасено для победы, и пришлось торопливо расталкивать по карманам, портфелям, сумкам и пакетам, чтобы унести домой.

Приняв акт и заслушав нас в закрытом заседании, обком и облсовет перенесли выборы на более поздний срок, а непосредственному виновнику – главному пожарнику города – влепили строгача без занесения и с предоставлением бесплатной семейной путёвки на элитный черноморский курорт МВД. «Патента» перевели в другой район, который он успешно поднимает, а нам рекомендовали другого секретаря, который не менее успешно опускает наш. Говорят, что дурак. Ну и что? Зато – здоровый.

Так я, угнетаемый воспоминаниями, переживаю, лёжа в недвижимости, своё начинающееся несовершенство и, смиряясь, начинаю склоняться к чистой платонической любви к ней, как у Ромео с Джульеттой. Но тут входит она, не подозревая о предстоящем нам романтическом союзе, в любимом мною халатике-распашонке и вносит в одной руке привычные толстенные сандвичи, а в другой две кружки с кофе, умудряясь удерживать их за ручки вместе своими длинными пальцами.