Бахыт Кенжеев - Плато

- Двести тысяч. Двести сорок. Больше никак не могу.

- Ты правда подумал, что я пришла по вызову?

- Ну...

- Мне профессор позвонил, просил передать тебе, что он может задержаться. Сказал, где у вас встреча. Вот я и пришла. Подумала, что ты будешь беспокоиться.

- Извини, - Хозяин пожал плечами, - спасибо. Хотя маскарада твоего все равно не понимаю. Юродствуешь, ищешь чего-то, сама не знаешь. Понимаешь ли ты, любезная моя супруга, что мечты сбываются только в романах твоей матери, что жизнь - штука тяжелая и страшно неприятная порою, только обижаться на нее не следует. Ты думаешь, мне не обрыдло мое кочевое существование? Я давно уже на пенсию хочу. Видит Бог, нам надо серьезно поговорить. Езжай домой, я часа через три приеду. Хорошо?

- Куда мне еще деваться. Мою жизнь ты у меня отобрал, в свою не пускаешь... Детей наших убил.

- Усложняешь ты все ужасно, - он снова зевнул, сверкнув серебряными пломбами. - Отлично знаешь, что я с дороги, усталый и дерганый, и не можешь без своих выходок. Мне и так хватает нервотрепки. Ты вряд ли представляешь, как тяжело мне даются деньги. Кстати, у меня для тебя удивительный сюрприз. Ты знаешь, кто находится сейчас в городе? Сию секунду, - вдруг закричал он по-английски, услыхав стук в дверь, - черт возьми. Немедленно одевайся.

Превращение будней в праздник - вот в чем видел наш коммерсант смысл своей богатой событиями жизни. С буднями понятно, но что он праздниками-то называл? Неужели вульгарное услаждение чувств до окончательного их притупления? И это, разумеется, тоже. Однако праздник есть прежде всего свобода от любых обязательств, говаривал он в свое время Гостю. Тот возмущался, считая, что свою весьма относительную свободу в Отечестве Хозяину приходится зарабатывать небезопасными, а порою и прямо унизительными средствами. Взять хотя бы его регулярную дружбу со стажерами, всякий сентябрь приезжавшими в Столицу из Федерации. В стране, где не слыхали об авокадо и брокколи, где агенты в штатском (по слухам) следили за каждым движением иностранцев, а туалетная бумага напоминала наждачную, молодые аспиранты быстро начинали выть от отчаяния. Им требовались друзья и знакомые. Они нуждались в книгах, в картинах, в местной валюте по курсу реальному, а не придуманному утопистами в своих мерзких целях. Обаятельного и во многих отношениях могущественного Хозяина любили. Его адрес и телефон передавались следующим поколениям стажеров, те, согласно несложным инструкциям, привозили дары дикого Запада, и речь отнюдь не о скульптурках из мыльного камня. Все бы хорошо, но непонятное попустительство властей по отношению к Хозяину не могло не порождать кривотолков. Настал момент, когда горячие головы из числа стажеров попросили у него объяснений. Пришлось оправдываться. Пришлось изобразить трения с утопистами. Все эти хлопоты не только отравили ему жизнь, но и привели к заметному снижению доходов.

- Ты неглупый человек, Хозяин, - сказал ему как-то Гость, клевете, разумеется, не веривший. - Тебе не надоело жить на крохи со стола граждан первого сорта? Почему тебе самому не уехать на запад? Стать богатым покровителем искусств и ремесел?

Небольшая партия стажеров из Аркадии приехала в Столицу в неурочный ветреный январь. Вскоре между слегка озадаченной аспиранткой и напористым мелким дельцом начался бурный роман, охладить который не смог даже вызов Хозяина в тайную полицию. Хозяин успел до неприличия размечтаться. Сквозь заиндевелый, дымный воздух городской окраины он уже различал себя на красочном фоне неведомой Аркадии, простодушно умножая все, доступное ему в Столице, на четыре с половиной - известный фактор пересчета официального курса отечественной валюты в реальный. (Отмечу, что некоторые его ожидания сбылись почти буквально: так, две комнаты в окраинной квартирке превратились, хотя и не сразу, в девять, а бифштексы в заокеанских ресторанах оказались именно в четыре с половиной раза больше отечественных). Но дело, разумеется, было не только в коэффициенте, и даже не в отъезде. За относительную независимость от властей (сообщу по большому секрету) Хозяину и впрямь приходилось расплачиваться минутами рабского унижения. Оно-то и стало надоедать ему в последние годы больше всего.

Первые годы в Аркадии также принесли ему немало унижений. Надо ли объяснять, что весь опыт в Отечестве и даже толстая записная книжка с телефонами бывших стажеров, ничуть не облегчили Хозяину жизни за границей? Полосатая униформа закусочной "Котлетный Король", слегка стилизованная под ливрею пажа, неслыханно огорчала его вольное сердце. Поиски более чистой службы (казавшейся единственным способом (оправданием) существования в Аркадии) тоже означали изрядное упражнение в смирении, оно же не минует любого переселенца из Восточной Европы на эти благословенные берега. Найденная, наконец, служба в "Аркадском Союзнике" принесла ему приличное жалованье, но отнюдь не богатство!

Так что - и за прежнее, и за недавнее унижение расплачивался он теперь с судьбой, барски поглядывая на вошедшего в номер юркого лысого человечка с бурым чемоданчиком под мышкой. Увидав Сюзанну, человечек раскрыл рот и даже вздрогнул. Ах, как не по душе ему неумытый, развалившийся в кресле у помятой постели господин с эспаньолкой, и как неприятно, когда деловое свидание начинается, во-первых, с лишних свидетелей, а во-вторых, с вранья - представленная ему недорогая дама в кожаной куртке никак не могла быть женой господину в кресле, а в таком случае его визит, отчасти направленный на грядущее процветание человечества, сводился к заурядной торговой сделке и даже, Господи помилуй, приравнивался к постыдному уличному сексу.

Не понравился и профессор Хозяину. Промахнулся он позавчера в Гельсингфорсе, за жалкий аванс продал не бессмертную душу, нет, но - серьезную долю своего душевного спокойствия в Аркадии.

Он в …В то давнее жаркое лето, с новеньким паспортом, первые выбравшись в Европу, он что ответил, когда его об условиях спросили?

Накладные на груз ваши, наличные - мои. Никаких расписок. Никаких конкретных поручений. Беру список, достаю, что в моих силах. Иногда буду просить о кредите - тоже наличными.

Серьезный человек с худощавым среднеарифметическим лицом через столик уличного кафе вскинул на него внимательные глаза специфического серого оттенка. Кофе в этом небольшом восточноевропейском государстве был еще хуже, чем в Аркадии. К тому же Хозяин, в сущности, находился в полной власти своего собеседника. Однако не прошло и недели, как он - уже в другой стране, на которую полномочия сероглазого не распространялись, - с неслыханной прибылью вернул весь капитал, скопленный за два года честного труда и вложенный в небольшой контейнер с надписью "Медицинское оборудование". Получив стопку машинописных листков и полчаса устного инструктажа, не подписав ни одной компрометирующей бумажки, он отбыл в Город, где тут же не без шума уволился из "Аркадского Союзника" и открыл собственное дело.