Марина Юденич - Антиквар

— Необратимо разрушающее личность, если быть точным.

— Превращает человека в животное…

— Можно сказать и так. Но это — к слову. Так вот, в ходе лечения Нины Щербаковой этот славный доктор — не знаю уж, посредством каких манипуляций — выведал страшную тайну героической партизанской семьи. Оказалось, что жена боевого генерала на самом деле классово чуждый элемент — потомок старинного дворянского рода. И — главное! — генерал знал об этом, но скрыл информацию от родного лубянского ведомства. Пошел на подлог, обманом выправил жене фальшивые документы. Правда, было это двадцать лет назад, в гражданскую, когда боец Щербаков был еще несознательным юнцом, а княжне Несвицкой исполнилось…

— Как вы сказали?

— Что именно?

— Как фамилия этой женщины, жены… Настоящая фамилия?

— Несвицкая.

— Боже правый! Вот уж действительно — корни уходят в прошлое. Причем все глубже.

— И позвольте полюбопытствовать — куда ж они теперь потянулись?

— Иван Крапивин был крепостным князя Несвицкого, и Душенька, Евдокия Сазонова — та, что на портрете, — тоже. Их застали вместе, пороли. Ее запороли насмерть. Его спасли меценаты, отправили учиться в Италию, но ничего лучше ее портрета он создать не смог. А может, и не хотел. Все пытался восстановить портрет, то есть написать его заново — по памяти. Можно сказать, помешался на этом. Но не смог. И умер в Италии полусумасшедшим. Правда, вот теперь выясняется — оставил сына.

— Да-а-а, интересная связь. Воистину связь времен.

Однако история художника с девушкой относится, как я понимаю, к началу девятнадцатого века?

— Совершенно верно. Ориентировочно — 1831 год., — Ну, нашей княжны Несвицкой в ту пору в помине не было. Она родилась в 1907 году. И княжной-то, собственно, побыла недолго, всего до десяти лет. А там — революция, скитания. Поезд, на котором она с матерью и сестрами пыталась добраться до Москвы, в степи разгромила какая-то банда. Всех перебили, девочку — ей тогда было около пятнадцати лет — ранили, но не добили. Верно, приняли за мертвую или забыли в суматохе. После — запоздало — подоспел отряд чоновцев, и молодой боец Коля Щербаков подобрал раненую княжну. Дальше все, полагаю, ясно. Коля, однако, парень был смекалистый, в тогдашней неразберихе счел за лучшее организовать для будущей жены новые документы и новое происхождение. Более подходящее. И все бы ничего — потому как супруги Щербаковы верой и правдой служили Советской власти, кровь за нее проливали, живота не жалели. Если бы не дотошный доктор. Тот, разумеется, немедленно доложил куда следует. Партизану Щербакову великодушно дали довоевать. А уж потом, после победы — допросили, где положено, с пристрастием. Он, бедолага, во всем покаялся, вину признал. Однако ж — победа! А он как-никак герой. Княжна, чуждый элемент, к тому же на ладан дышит. Словом, возиться не стали — ограничились ссылкой в академию. И — баста! Вот и вся генеральская история.

— А портрет?

— Что, Лиза, портрет?

— Где все это время был портрет?

— Понятия не имею. Вопрос скорее к Игорю Всеволодовичу.

— Игорь?

— Какой период тебя интересует?

— Весь. С момента создания.

— Долгое время считался утерянным.

— Ты говоришь как экскурсовод в музее. Что значит утерянным? Где?

— Откуда я знаю где? Очевидно, в имении Несвицких. Полумертвого Крапивина оттуда вывезли меценаты, а портрета в глаза никто не видел. Знали о его существовании только со слов художника. А он, между прочим, был уже не в себе. Потому многие специалисты по сей день сомневаются в существовании портрета.

Отец нашел его где-то в Германии. С тех пор — был у нас. Хотя, повторюсь, многие не признавали в нем работу Крапивина. Отцу было наплевать, он откуда-то знал точно. Что было потом — вам известно. А портрет оказался в доме Щербаковых.

— И Галина Сергеевна уверяла, что ее отец привез его с войны.

— Не знаю, кого она в этом уверяла, мне она сразу заявила, что, узнав о трагедии, считает своим долгом… И так далее. Что, собственно, Лиза, ты хочешь выяснить относительно портрета?

— Неужели не ясно? Все вертится вокруг него. Надо полагать, до революции он находился в доме Несвицких. Стало быть, княжна, как вы ее называете, до десяти лет могла видеть портрет постоянно — достаточное время, чтобы запомнить. Даже для ребенка.

— Допустим — и что?

— Ничего. То есть дальше я не могу выстроить цепочку, но портрет оказывается в Германии, где его находит отец Игоря. Почти тридцать лет он висит в их доме, а потом… Потом снова попадает к Несвицкой.

Неужели вы полагаете, что это случайность?

— Готов принять за рабочую гипотезу — нет, не случайность. Тем более теперь…

В кармане Вишневского вдруг ожил мобильный телефон, напомнил о себе негромкой трелью.

— Простите.

Некоторое время он внимательно слушал кого-то на другом конце трубки, брови подполковника при этом медленно ползли вверх.

— И ты что же, хочешь сказать, что этот тип сейчас у тебя?.. Разумеется, еду. Причем немедленно. Слушай, заяц, а ребят с Петровки могу захватить?.. Ну, одного, самого главного!.. Все! Уже в пути!

Он отключил мобильный, поднимаясь из-за стола.

— Что-то случилось?

— Боюсь сглазить, но, кажется, в ближайшее время мы получим некоторую ясность относительно убийства Морозова.

— Господи!

— Вот и я говорю: Господи, не дай только ошибиться!

— Юрий Леонидович, а что же по поводу убийства моих… — Игорь неожиданно осекся.

Вот ведь коллизия!

Сколько уж было сказано про то страшное дело!

Сколько времени прошло.

И вдруг — нервы, что ли, подвели? — голос предательски сорвался.

По лицу Лизы пробежала коротая гримаса боли и жалости.

Вишневский замер, натянув один рукав куртки.

— Ну вот что, други, — так и быть! — совершаю почти должностное преступление. Оставляю копии некоторых материалов из того дела. Из них, полагаю, многое станет ясно. Не все. Но всего нет и в деле. Оно, как известно, не раскрыто, хотя и списано в архив.

Изучайте!

Он уехал.

Но Лиза с Игорем — спроси кто потом — вряд ли вспомнили бы, как он уезжал.

Простились они с Вишневским, как полагается?

Вероятнее всего — нет, не простились.

Тонкая папка, оставленная подполковником, целиком завладела ими, заслонив собой весь белый свет.

Мужчина был молод. Еще недавно — года два-три назад — его вполне можно было бы назвать юношей.

Теперь, однако, было в облике что-то, говорившее о зрелости.

И все же лицо — открытое, чистое, худощавое, с тонкими правильными чертами, большими светло-голубыми глазами, глядевшими прямо и спокойно, — казалось очень молодым. И — по всему — должно было бы вызывать симпатию.