Марина Юденич - Дата моей смерти

Словом, фантазия моя, опьяненная горьким зельем обиды, могла в считанные доли минуты, сочинить любой, самый невероятный сценарий. А издерганные нервы и измученная бессонными ночами психика, стали бы неплохими гарантами его успешного воплощения в жизнь Ничего этого не произошло.

Вообще же, если прав все-таки тот мерзкий психоаналитик, а по всему выходит, что прав, огромное количество людей на этой планете, которые в разные, не самые счастливые моменты своей жизни не совершили чего — то ужасного, должны непременно пустить шапку по кругу, и на собранные средства соорудить памятник Подсознанию. Не чьему-то конкретно подсознанию, а Подсознанию вообще. Общечеловеческому. Которое в нужный момент принимает какие-то одному ему известные меры, превращает нас в бесчувственных физиологических роботов, и спасает от совершения самых смертных грехов, и самых кровавых преступлений.

Ей, Богу, это было бы справедливо.

Впрочем это так, заметки на полях, да и то, сделанные много позже.

Тогда же, я безропотно, как и предписано было в письме, ответила на звонок, весьма толкового и тактичного молодого человека — помощника Егора, который недрогнувшей рукой взвалил на себя весь груз решения моих житейских проблем, которых оказалось невероятно много.

Полагаю, мы с Помощником ( именно так называла я про себя любезного и расторопного молодого человека, под этим именем и храниться теперь в моей памяти его светлый образ) уложились во время, отпущенное Егором себе — на отдых у океана, а нам с Помощником — на мое выдворение и « выплату причитающихся компенсаций», как пишут в официальных документах.

Впрочем, от некоторых наиболее существенных компенсаций я к искреннему удивлению Помощника отказалась.

По крайней мере, ему не пришлось подбирать и приобретать для меня небольшую дачу или большую городскую квартиру и подыскивать приличную работу.

Единственно, что позволила я себе увести из-за высокого кирпичного забора теперь уже чужого дома, была машина, подаренная мне Егором на день моего рождения в прошлом году.

Расстаться с ней, скажу откровенно, у меня просто не хватило сил, потому что это было совершенно живое, норовистое, но преданное мне существо, и поступить иначе, значило бы предать его.

Впрочем, Помощник все же потратил немало времени и сил, организуя мой переезд в город, на мою старую квартиру, в которой прожила я добрую половину своей жизни до того, собственно, момента, когда встретила Егора.

Теперь я решила вернуться именно туда.

Мой переезд завершен был дня за три. Внесены и расставлены по местам мои личные книги, развешаны в пустом шифоньере, как в большом истосковавшемся по жильцам и слегка рассохшемся деревенском доме, мои вещи.

Заняли свои прежние места, увезенные когда-то отсюда в новый дом и вроде бы в новую жизнь, вазочки и статуэтки, доставшиеся от бабушки. Та хранила их еще с конца прошлого века. Выцветшие квадраты и овалы на обоях снова исчезли за возвращенными на свои прежние места фотографиями моих нарядных прабабушек с высокими прическами, облаченных в светлые кружевные платья и такие же высокие кружевные перчатки, и прадедушек в парадных мундирах и строгих костюмах-тройках.

Когда чужие люди, приходившие вместе с Помощником что-то прибить, подкрасить и подкрутить, наконец, справились со своей нехитрой работой, Помощник в сотый раз поинтересовался у меня, не может ли он быть еще чем-нибудь полезен? Я ответила ему: " Нет! " со всей решительностью, на которую только была способна, и добрый юноша с почтительным поклоном удалился.

Оставшись одна, я, наконец, словно в первый раз оглядела свою старую квартиру.

Она была совершенно такой, как в тот вечер, когда впервые Егор напросился ко мне на чашку кофе, которую получил утром следующего дня, что, собственно, и имелось в виду с самого начала.

Выходило так, что какой-то шутник, облаченный, впрочем, весьма существенными полномочиями вершить человеческие судьбы, просто-напросто отмотал на тех невидимых часах, отмеряющих время моей земной жизни, несколько лет назад, вернув меня на прежнее место и в прежнее положение с точностью почти филигранной.

А более не случилось ничего. Просто оборвалась некая связь.

Это была очень странная, сумбурная и исполненная самой, что ни на есть безумной романтики, связь.

Я имею в виду нашу встречу и всю последующую, на протяжении семи с половиной лет, жизнь с Егором. Видимо, теперь то, что происходило между нами все эти годы, следует называть именно так, потому что слово «брак» можно употреблять теперь только с приставкой «бывший». Мне это не под силу, и потому я буду говорить « связь». Ибо связь, она и есть связь. В самом глубинном смысле этого понятия уже таится некая недолговечность.

Один мой добрый старый приятель, который многое из области связей, романов и браков проверил на собственном опыте, вывел, правда, иную формулу.

Он говорит, что «жена» — это категория временная, но «бывшая жена» — субстанция постоянная. Возможно, это и так, но у мужчин иной взгляд на вопросы встреч и расставаний.

Меня постоянство в его трактовке устраивала слабо, и я прибегала к своей терминологии. Щадящей.

Итак, семь лет назад началась наша связь, удивив и шокировав многих.

Егор был молодым (моложе меня на целых пять лет ) преуспевающим предпринимателем, напористым, самоуверенным, по-голливудски красивым.

По — голливудски, в понимании моих тогдашних подруг означало, что у него был волевой, красиво очерченный подбородок, белозубая улыбка, прямой крупный нос и нахальный взгляд пронзительных карих глаз. К сему прилагалась атлетическая фигура при росте метр девяносто.

«Чего ж вам боле? — писал, правда, по поводу совершенно другого плейбоя Александр Сергеевич Пушкин. Но все совпало и с моим героем. А посему, и дальнейшее можно было отнести на его счет — Свет решил, что он умен и очень мил»

Впрочем, Егор, действительно был умен. Правда, ум его был скроен по какому-то совершенно неведомому мне фасону. Впрочем, применительно к нему, более уместно будет сказать « сконструирован». Ибо он работал денно и нощно, не зная усталости, и зависимости от эмоционального состояния, как тонкая, отменно отлаженная электронная машина. Это иногда удивляло, реже — восхищало, очень часто — бесило меня и выводило из себя. Но ничто, а уж тем более мои эмоции, не могло изменить мерного ритма ее безупречной работы. "

Просчитаем" — было любимым словечком Егора. Он употреблял его, порой, совершенно не к месту и не во время, и сам понимал это, спеша как — ни — будь поизящнее обставить оговорку, но все равно оговаривался снова и снова.

Поделись я этим наблюдением с моим противным психоаналитиком, он, наверняка, разъяснил бы мне, что это маленькое предательство совершало подсознание Егора, которое, действительно, постоянно занято было просчетом каждого последующего поступка, шага, телодвижения и даже едва заметного движения глаз, прикрытых пушистыми темными ресницами. Но это было ясно и без всякого психоаналитика.