Марина Юденич - Дата моей смерти

Гвидо свеж и подтянут.

Даже в идеально сидящем деловом костюме, он кажется спортсменом, только что сошедшим с дистанции. Так мускулисто его тренированное тело. А щеки покрыты свежим альпийским загаром, словно за плечами у него не три недели в хмуром московском межсезонье, а сплошной лыжный марафон на сияющих склонах его родных Альп.

— Ну, я не думаю, что еще кто-то из присутствующих придерживается подобного мнения — живо реагирует он на уничижительное признание адвоката.

Все поддерживают его молчаливым согласием.

— Спасибо. Но я остаюсь при своем. Следствие, в котором я представлял интересы потерпевших, как вам известно, зашло в тупик, и закрыто со стандартной формулировкой « за отсутствием состава преступления»

— Хорошо, что не события — вставляю я. — Отсутствие состава, насколько я понимаю, не отрицает факта самого преступления?

— Браво! Вы овладеваете юридической грамотой прямо на лету. Не отрицает, но и не позволяет привлечь виновных к ответственности, да и вообще не дает нам основания назвать кого — то виновным.

— Я бы сказал, не дает нам права, — снова вмешивается банкир, проявляя отменные знания и юриспруденции, и русского языка, — но отнюдь не лишает основания.

— Да, это, пожалуй так, но что толку?

— То есть как это, что толку? — снова парирую я, — А целостная картина преступления, которое, хотя и не доказана с точки зрения закона, но совершенно ясна нам. И потом, оно пресечено, что тоже немало.

— Но какой ценой!

Цена действительно заплачена огромная — жизнь Егора.

Причем заплачена им самим, добровольно, с полным и ясным сознанием того, на что идет.

Это моя часть умозаключений, но с ней согласились и Гвидо, и Михаил, хотя доказательств именно в этой части воссозданной нашими общими усилиями картины, как раз менее всего.

Однако я уверена, в том что, полностью включившись поначалу в исполнение плана несуществующей ныне фирмы, он шел по этому заманчивому пути довольно долго, совершая непростительные шаги.

Говоря об этом, я имею в виду отнюдь не то, что он оставил меня.

Это моя вечная боль и скорбь, и унижение, и бессонные ночи, почти потеря рассудка.

Но все это принадлежит только мне, и мною прощено.

Сейчас я веду речь о других шагах.

Делая их, он безжалостно растаптывал все, к чему пришел самостоятельно, методом долгих проб и ошибок, и чем по праву гордился.

Он растоптал, отдал на поругание, вплоть до физического устранения свою Команду, которую сам всегда обозначал именно так — с большой буквы и подолгу объяснял мне, как это важно, чтобы тебя всегда окружала небольшая но сплоченная и преданная, « твоя» команда, где каждый занимает свое место, им доволен и не мечтает рано или поздно взгромоздиться на твое.

Он допустил посторонних, пусть и очень толковых, на первый взгляд, людей, к окончательному решению своих собственных проблем, чего не допускал никогда. " Решения я всегда принимаю сам, на том стою, и стоять буду! " — в его устах это была не просто фраза, это был девиз, выстраданный и незыблемый. Он отшвырнул его в сторону, как отслужившее свое ненужную вещицу.

Наконец, он позволили подчинить всю свою жизнь одной идее, что всегда осуждал в других, относя к категории глупого опасного упрямства. Мы не раз спорили с ним на эту тему, поскольку мне не все представители рода человеческого, положившие свои жизни на алтарь одной единственной цели, казались опасными безумцами. Он высмеивал их и меня вкупе с ними, и заявлял, цитируя свою бабушку — крестьянку, что « если уж все яйца нельзя носить в одной корзине», то доверять ей целиком всю отмеренную тебе жизнь — совершенное безумие. И он оказался, как всегда, оказался прав, доказав свою правоту своей же жизнью.

Однако, довольно.

Мне не так уж легко дается перечисление смертельных шагов Егора, неуклонно ведущих его к тому зверскому повороту коварной альпийской Дьяволицы.

Их было еще несколько.

Но, в конечном итоге, каким бы трагически он не казался, был и некий светлый момент.

Потому что настал тот час, когда Егор понял!

Все ли понял он или только отдельные догадки начали складываться в его голове в целостную картину, мы уже не узнаем никогда.

Не дано нам узнать, что за картина открылась перед его глазами.

То ли мечта всей жизни отчетливо проступила на холсте, уродливая, отталкивающая, возможно, внушившая ужас.

То ли мечта осталась мечтою, но он понял, что ему никто не собирается вручать ее в безраздельное пользование. Нет! Всего лишь дадут подержать, как переходящее красное знамя в комсомольской юности, позволят примерить, как царское убранство в музейных запасниках, и заберут немедленно, чтобы отдать в вечное пользование совсем другим людям. Он же так и останется комсомольцем, который, по праздникам выносит знамя, в силу своего гренадерского роста и неплохой успеваемости.

Возможно, ему открылось нечто совсем иное, чего мы не смогли даже смутно себе представить.

Но что-то все же произошло.

И Егор перестал следовать заданному программой курсу, или начал вносить в него коррективы, или…

Словом, я опять должна признаться: в наших умозаключениях образовался существенный пробел — мы не знаем, чего не стал, или, напротив, что стал делать Егор.

Но это нечто заставило влекущих его за собой людей, насторожиться.

Справедливости ради, следует отметить, что они имели на это некоторое право.

Личный счет Егора, как утверждает Гвидо, начал стремительно расти именно около полутора лет назад, то есть, начиная с того момента, когда он подписал свой договор с дьяволом или теми, кто был уполномочен действовать от его имени.

Последний тезис — плод моей абсолютной выстраданной уверенности.

Остальные трое его не оспаривают, но возможно только из сострадания ко мне.

Следовательно, они аккумулировали свои средства на его счету для достижения, разумеется, своих же целей.

Вернее, они предоставляли ему ранее недоступные возможности заработать, а он был не настолько идеалистом, чтобы их упускать.

Меня в этой весьма щекотливой части нашей истории несколько успокаивает только одно: теперь, когда я приняла решение наследовать не только деньги Егора, но и его дело, я вижу, как стремительно тают эти «нечаянные» средства, и не очень сожалею об этом.

Более того, я с нетерпением жду часа, когда на моем, теперь уже счету, не останется ни одного из этих дьявольских пиастров, можно будет спокойно подводить итоги, и с помощью Гвидо строить новые схемы.

Согласно первому распоряжению Егора, в случае его смерти, все эти средства переходили частично — его вдове, частично — хорошо известной нам фирме. У них, очевидно, не принято было доверять до конца друг другу, и для того имелись веские основания.