Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа

— Как просто ты все объясняешь. Откуда тебе знать такое? И почему же оно, как ты говоришь, не убило тебя в Париже?

— Просто. В мире вообще, как я понял, все просто — сложности и всякие непонятности придумывают одни люди, что бы легче было обманывать других А знаю откуда? Ничего я толком не знаю. Но была одна женщина, ее, кстати, разыскал твой Артемьев. Она, похоже, что-то в этом понимала, мне пыталась объяснить, да и сюда летела, с тем, чтобы разобраться на месте, но… ты сам знаешь, что произошло с ней, и с ними, со всеми Я кстати думаю, вернее знаю даже, это все тоже зло, которое гуляет теперь по миру…

— Нет, это два молодых идиота, за которыми я не усмотрел…

— Нет, эти два, как ты говоришь идиота, только исполнили его волю Подожди, ты сказал — не усмотрел? Так значит, ты…?

— Да, меня зовут Беслан Шахсаидов. Можешь называть меня Бес. Это мои люди взорвали самолет. Но клянусь Аллахом, я их не посылал. Говорю — два идиота…

— Вот и познакомились. Конечно, зачем тебе было взрывать самолет, ты ведь тоже хотел во всем разобраться — Хотел. Но теперь уже ничего не выйдет. Так получается?

— Почему же? У тебя ведь была еще одна цель.

— Какая еще цель? А-а, убить тебя, да?

— Да.

— Нет, внук, убивать тебя я не буду — Почему?

— И объяснять тебе я ничего не буду. Просто — живи.

На самом деле Беслан как раз, наоборот, хотел объясниться с внуком проклятого чекиста. Неприязни к нему, как не странно, он не испытывал — напротив человек этот был ему симпатичен, понятен, и он действительно хотел бы не только объяснить ему, почему у него пропало всяческое желание убивать его теперь, но и вообще обсудить с ним все то странное, что творится — так выходило, что с ними обоими, последнее время. Более того, впервые с того момента гибели Ахмета, он испытал желание говорить о своих переживаниях с другим человеком. Но, как ни странно и парадоксально даже, приментительно к Бесу, это не звучит — он стеснялся. Стеснялся того, что не сумеет так, как умел Ахмет и, похоже, умеет этот человек, высказать, что творилось у него в душе, сформулировать свои мысли, чтобы они стали понятными этому странному русскому, стеснялся самих этих мыслей и вообще сомнений, которым в душе мужчины и воина — так учили его старшие — нет, и не может быть места.

Конечно, будь жив Ахмет, ему бы он высказал все без стеснения, да, собственно, Ахмету и не надо было бы почти ничего объяснять: он всегда понимал Беса практически без слов и сам объяснял ему, что происходит. Но нет Ахмета, нет и не будет никогда, с этим надо смириться. А этот симпатичный парень? — разве он сможет его заменить? Нет, не на откровенный разговор Бес не решился, и малодушно заслонился привычной своей холодной грубой иронией.

— Ну что, рад?

— Нет — Почему это? Смерти ищешь?

— Нет, не ищу, но и радоваться особо жизни тоже как-то, знаешь, не получается… Пока не разберусь во всем, по крайней мере…

— Будешь разбираться? А как?

— Пока не знаю, но для начала хочу все здесь осмотреть, может быть, что-то откроется Должно, открыться Я же ехал сюда, не просто так, меня сюда тянуло страшно. Значит, что-то здесь есть — Здесь? Ну есть, конечно — вот развалины, вон там — отсюда не видно тот колодец, куда сбрасывали трупы, стена вокруг хорошо сохранилась Я вот, тоже, есть, машина моя — есть… И что? Дальше что?

— Не знаю. Дождусь утра — там видно будет — Ну, дело твое Я тоже дождусь утра — и поеду отсюда Нет здесь ничего, степь и камни.

— А приезжал тогда зачем?

— Не знаю. Думал как ты, что-то такое откроется. Но — как видишь, тишина. Так что давай, устраивайся, до утра еще долго. Хочешь, в моей машине можешь сидеть. Места много и сидения удобные.

— Ну, если приглашаешь — Почему — нет? Раз уж мы здесь вдвоем…

Оба они заснули вдруг, сразу и практически одновременно, что было, разумеется странно уже само по себе, но осмыслить это они смогут лишь потом, после своего пробуждения До этого некоторое время они сидели молча, расположившись рядом на просторных и, действительно, удобных передних сидениях «Хаммера» Ни один их ни в эти минуты не испытывал к другому неприязни, ни, тем более, недоверия, Бес даже отложил на заднее сидение машины свой верный « Узи» Ни один их них не опасался вторжения извне, по крайней мере, двери машины не были заблокированы изнутри и никому не пришло в голову принять, эту, обычную, в общем-то меру предосторожности. Они просто сидели рядом, молча и расслабленно, глядя в плотную пелену ночного мрака, окружающую машину со всех сторон. Никто из них не испытывал страха, но и надежды на то, что этой ночью произойдет что-то неординарное, на что, собственно и рассчитывал каждый, пускаясь в этот долгий и отнюдь не безопасный путь, тоже не было От этого в душах обоих жила теперь тихая печаль и говорить ни о чем не хотелось. А потом они заснули. Вернее погрузились в о состояние, которое поначалу приняли за сон и лишь через несколько минут или может быть даже часов — время как-то совсем не ощущалось здесь, словно обходило оно стороной эти места, оказалось, что это не так.

Хранящее в себе страшные картины ночных явлений деда, сознание Полякова, оказалось более тревожным и чутким, и первым ощутило подле них постороннее присутствие. Дмитрий открыл глаза, остатки короткого вроде бы забытья, цепляющиеся обычно за сознание еще некоторое после пробуждения время, наподобие тонких летних паутинок, прилипающих к лицу так слабо ощутимо, что не разберешь сразу — то ли есть они, то ли это только кажется и теплый ветер просто задел щеку своим невесомым крылом, сейчас отлетели вмиг, как стая испуганных маленьких птах. Однако глаза его оказались не столь прытки и некоторое время он напряженно, но без особого толку вглядывался в кромешную тьму, не различая в ней ничего, пока зрение его наконец не адаптировалось к темноте. Тогда увидел он — очень высокая стройная фигура медленно движется вокруг машины, словно совершая какое-то ритуально действо, либо просто старясь разглядеть ее получше. Двигалась фигура бесшумно, потому что чуткий напряженный так же, как и зрение слух Полякова не различал даже намека не шелест шагов. Еще одно обстоятельство было отмечено Поляковым сразу, в первые же мгновенья, после того как различил он во тьме странную фигуру — силуэт во тьме, более похожий на тень, чем на очертания человеческого тела не принадлежал ни тому, кого по привычке именовал он дедом, ни той, которая называла себя Ирэн. И это открытие позволило Полякову испытать некоторое облегчение, но и тревогу принесло оно: с чем явилось ему или им обоим — это было пока неясно, глубокой ночью это существо, бродящее на фоне черных развалин и будто бы порожденное ими?