Александр Синдаловский - Дом на углу

Дальше все было как в тумане. Из рук миссис Джонс забрали букет, и она почувствовала себя еще более беззащитной посреди пронзаемого лестницей пространства. На предложение осмотреть дом миссис Джонс, не думая о последствиях, кивнула головой. Дальше она медленно карабкалась по лестнице вслед за хозяином, слушая, не слыша и не понимая его торопливой речи. Повсюду в доме был натертый до блеска паркет, слепящий миссис Джонс яростными бликами. Уже на втором пролете у нее начала кружиться голова. Миссис Джонс вцепилась в перила обеими руками и тянула себя вверх, точно по канату. Из-за блеска паркет казался скользким. Миссис Джон, не спасовавшая перед рискованным подъемом по ступенькам крыльца, теперь панически боялась оступиться. Неужели, пастор Уайт напрасно тратил время на проповеди? Миссис Джонс следовало помнить о несчастье, приключившемся с дочерьми Лота. Второй этаж был так близко. Но миссис Джонс откликнулась на сладкий шепот дьявола и посмотрела назад и вниз: в свистопляску блеска, площади, и высоты. И тут — не тошнота даже и подгибающиеся колени, но смутный соблазн сигануть головой вниз…

В это время хозяин вторично схватил ее за локоть и втащил на площадку второго этажа. От второго этажа миссис Джонс запомнилась огромная спальня, должно быть, отличавшаяся такой акустикой, что храп в ней звучал львиным ревом. А интерьер и пропорции ванной комнаты вызвали у миссис Джонс подавленность, впервые испытанную в детстве — в католическом соборе.

Были на втором этаже и другие достопримечательности, но их миссис Джонс не запомнила, поскольку достигла того внутреннего предела, когда впечатления сливаются в одну сплошную безликую массу. От экскурсии на третий этаж она отказалась. Как спустилась вниз — не помнит. Хозяина поблагодарить забыла. Кстати, от него у миссис Джонс остался странный привкус. Хозяин был невысокого роста и настолько подвижен, что миссис Джонс постоянно теряла его из вида. То он появлялся слева, то выныривал справа, то оказывался за спиной, а то исчезал вовсе. На беду хозяин был лыс, и его лысина вторила грозному блеску паркета насмешливыми солнечными зайчиками. Хозяин говорил так же быстро, как и двигался; был так же непонятен, как его дом. Стоит ли удивляться, что никаких следов преступления миссис Джонс обнаружить не удалось. Но и сам по себе, дом был в некоторой мере преступлением — против привычных пропорций и здравого смысла, которые миссис Джонс боготворила. А его безупречно праздничная чистота наводила на подозрения: за такой должно было скрываться что-то нечистое. А эти пустующие залы! Ох, неспроста пустовали они… Как обязано выстрелить в последнем акте пьесы праздно висящее на стене ружье, так не могли эти залы не стать со временем приютом чему-то экстраординарному — в своей добродетели или порочности.

Миссис Джонс вывели на улицу через гараж и, поблагодарив за букет и гостеприимство, отправили восвояси. Теперь миссис Джонс сидит напротив мистера Джонса и вяло отчитывается ему об увиденном. Апатия миссис Джонс вызвана не только крайней степенью переутомления, но и странным, не вяжущимся с вещественными доказательствами, ощущением иллюзорности. Будто дом с его хореографической лестницей, паркетной лихорадкой и смахивающим на сатира хозяином — был не более чем… фантастическим сном. И что стоит только, преодолевая усталость, выглянуть из окна, как увидишь на углу Тополиной улицы и Коринфской авеню то, что находилось там испокон веков — привычную кучу мусора.

В воскресенье после церковной службы жители микрорайона сгруживаются вокруг алтаря для экстренного совещания. Среди них присутствует и Жоржета, обыкновенно предпочитающая держаться в церкви поближе к выходу, дабы не попадаться лишний раз Господу на глаза. На повестке дня — дом на углу, и что делать с ним.

Миссис Джонс рассказывает конгрегации о своем недавнем визите. Из-за многократных повторов повествование звучит гораздо внятнее, чем в первый раз. Однако, в силу того же обстоятельства, оно больше не ведет к очистительному катарсису. Недоговоренность и запинки давно заполнены и сглажены посредством клише и гипербол. Лестница больше не танцует и не мечет к зениту дисков, но лежит свернутыми кольцами удава, вынашивающего коварный план. Впрочем, и в таком виде рассказ производит впечатление. Многие заворожено смотрят миссис Джонс прямо в рот, словно фантасмагория разворачивается непосредственно за частоколом его зубов.

Когда миссис Джонс умолкает и скромно покидает центр круга и внимания, давая понять, что ее миссия выполнена, все смотрят на пастора. «Да, — думает Уайт младший, — вот и настал момент истинного испытания. На кого еще равняться им?» Сейчас пастору придется сообщить прихожанам о том невозможном, что он вычитал недавно в книге, и что косвенно подтвердил беспристрастный отчет миссис Джонс. Пастор бледнеет и заблаговременно возносит руки в оборонительном жесте смирения, коим только и можно противостоять темным силам. Но тут слово берет мистер Джонс.

— А чего тут думать? — говорит он. — И ребенку ясно: масоны…

Слово «масоны» зловеще разносится под сводом церкви. Оно звучит загадочно — как заклинание. Но видно настолько велики ожидания и накалены страсти, что любое изреченное слово неминуемо разочаровывает. И, вместе с тем, — успокаивает.

Никто из присутствующих толком не знает, кто такие масоны. Но в вердикте мистера Джонса присутствует такая уверенность, что все безоговорочно соглашаются: ну, да, разумеется, масоны!

Пастор Уайт вздыхает с облегчением. Наверное, если постараться, с масонами можно найти общий язык. Он припоминает, что в центре города, в одном из самых респектабельных районов, располагается функционирующая масонская ложа. И цены на дома от этого ничуть не пострадали. Да и соседние церкви, насколько известно пастору, работают без перебоя. Пастор Уайт где-то слышал, что в масонские организации женщины не принимаются. Вот и доверяй после этого слухам! Времена меняются, и масонские ложи меняются вместе с ними. Видно и их не обошли стороной феминистские веянья.

Ничто не страшит больше неопределенности. Любой феномен можно обезвредить ярлыком названия, как бы непривычно оно ни звучало. Все остальное — вопрос времени и привычки. Прихожане неохотно расходятся. Трудно признаться себе в завершении столь волнующего этапа существования, в кильватере которого неизбежно возникнет пустота. За приливом следует отлив.

С этого момента их возбуждение пойдет на убыль. Вскоре над крышами микрорайона, в гуще которых с высоты птичьего полета почти невозможно различить кровлю нового дома, затянется матовая пелена повседневности.