Александр Синдаловский - Дом на углу

— А что если большая семья? — становится на защиту еще не идентифицированных соседей миссис Джонс.

— Большие семьи в таких домах не живут, — резонно возражает ей муж. — Разве ты не замечала: чем больше семья, тем меньше жилплощади на душу?

Миссис Джонс копается в личном прошлом на предмет примеров. И действительно, мистер Джонс, как всегда, прав. Чрезмерная плодовитость то ли ведет к бедности, то ли неизменно сопутствует ей.

— Я не удивлюсь, — недоброжелательно (но не без уважения) добавляет мистер Джонс, — если по бокам крыльца вскоре поставят двух крылатых львов…

Миссис Джонс пытается представить крылатых львов, но ее подводит воображение. То у львов не хватает гривы, то лап, то самих крыльев. Миссис Джонс способна представить этих нездешних мифических животных только по кускам.

С тех пор, как строительство закончилось, и прораб пропал так же внезапно и бесповоротно, как исчезает все отжившее свой срок, Жоржета утратила к дому интерес. Угол Тополиной и Коринфской стал тем, чем всегда являлся: углом вышеупомянутых улицы и авеню.

У пастора Уайта младшего опять тревожно на душе. Что если в новом здании откроют все-таки домашнюю еретическую церковь? Пастор слышал о таких частных заведениях, пытающихся конкурировать с общепризнанными концернами. И пусть они долго не протягивают, все же способны причинить профессионалам немало досадных хлопот.

А дом смотрит поверх голов холодными, незашторенными глазами, и в его взгляде сквозит безразличие самодостаточности и стоический вызов провидению. Как понимает всякий, дом молчит вовсе не потому, что ему нечего сказать. Вероятно, он все не может свыкнуться с мыслью, что ему придется жить не в Beverly Hills или Miami Beach, но там, куда занесла его нелепая судьба.

Но вот наступает день переезда. К новому дому подъезжает крохотный грузовик с бойкой надписью: «Перевези себя сам». Грузовик несоразмерен дому. Он напоминает муху, которая по ошибке стукается об оконное стекло и после нескольких безуспешных и оттого обидных попыток улетает восвояси. Но грузовик не уезжает. Напротив, из него выходят люди и начинают прилаживать мостки. Ошибки быть не может: в новый дом въезжают новые хозяева.

Жители окрестных домов — в их числе семья Джонсов — занимают наблюдательные позиции у окон. Они стараются быть незаметными, но прозрачные тюлевые занавески ощутимо колышутся от их взволнованного дыхания. Пастор Уайт-младший наклеивает на церковную доску объявлений афишу о новой проповеди, посвященной вреде интоксикации. По неведомой причине листок афиши отказывается быть распятым. Руки не слушаются пастора. То из них вываливаются кнопки, то срывается сам листок и плавно покачивающимися осенними движениями падает под ноги. Уайт младший, не торопясь, наклоняется за листком и теряет кнопку. Наверное, кнопка куда-то закатилась. Ох, уж эта потрескавшаяся лестница, исправно подставлявшая правые и левые щеки своих ступеней под ноги прихожан! Лестница давно нуждается в ремонте. А пока пастор ищет кнопку и, будучи человеком немолодым, вскоре начинает испытывать потребность в отдыхе и садится на стул, который оказывается случайно развернутым к новому дому. Конечно, пастор предпочел бы сидеть с другой стороны, с видом на центр города, а не на муравьиную суету переезда. Но, с другой стороны, человек религиозный должен уметь смиряться с обстоятельствами. Досадные мелочи — тоже испытания, из которых складывается тернистый путь самоотречения и аскезы. Пастор снисходительно наблюдает за вносом мебели и размышляет о преходящем и вечном.

А переезд проходит необычно. Ибо разгружающих больше, чем вещей. Как будто перевозят не вещи, а людей. Некоторые идут с мелкими пакетами в руках. Другие накидываются вчетвером на предмет, с которым без труда могли бы справиться двое, отчего у предмета делается жалкий вид. Хватает и руководителей, дающих, в силу своей избыточности, противоречивые ЦУ. В общем, не разгрузка мебели, а какая-то символическая демонстрация против установленного порядка вещей. Да, и грузчики какие-то нетипичные. В основном, молодые и, судя по телосложению, не зарабатывающие на жизнь физическим трудом. А работают они — из рук вон. Перетащат по стулу и тут же закуривают. А кто и прикладывается к фляге. И самое странное: все как один — белые.

Миссис Джонс вопросительно смотрит на мистера Джонса. Мистер Джонс невозмутимо пожимает плечами: он видел в жизни и не такое.

Жоржета ходит взад-вперед по Коринфской авеню. Потом сворачивает на Тополиную улицу и снова возвращается на Коринфскую. У Жоржеты настолько сосредоточенный вид, что потенциальные клиенты не решаются ее окликнуть. Проходя по Коринфской, Жоржета сталкивается нос к носу с миссис Хендрикс. Но внимание обеих нацелено на дом, у крыльца которого продолжается столпотворение. Факт встречи остается незамеченным.

Пастор снова принимается за афишу. И снова у него валятся из рук кнопки, которые так трудно искать в потрескавшихся камнях ступеней. И снова пастор садится передохнуть на стул, который он забыл повернуть в сторону центра города, где силуэты далеких небоскребов наводят на мысли о возвышенном.

Тем временем, в новый дом начинают заносить фортепиано.

— Что они несут? — в голосе Миссис Джонс сладострастная дрожь ужаса.

Мистер Джонс пожимает плечами. С некоторых пор он взял на вооружение этот самый философский из жестов, означающий примерно следующее: да, положим, я знаю, что ничего не знаю; но ведь, с другой стороны, не очень-то и хотелось!

— А ведь это рояль! — еще не до конца верит своим глазам миссис Джонс. — Господи, где же я последний раз видела рояль? — теряется она в сумрачном лабиринте собственной памяти.

«Какой странный комод, — думает между тем Жоржета, неторопливо сворачивая с Коринфской на Тополиную. — Интересно, что они там будут хранить?»

Видно, с транспортировкой фортепиано возникли непредвиденные осложнения. Фортепиано накреняется Пизанской башней, но в последний момент умудряется восстановить динамический музыкальный баланс. Вместо мажорного аккорда слышна смачная неанглийская ругань, должно быть, свидетельствующая об облегчении.

— Иностранцы?.. — брови миссис Джонс пытаются вспорхнуть вверх от любопытства, но их тут же осаживает прищур недоверчивости.

Мистер Джонс склоняет голову набок и неопределенно пожимает плечами. Рецидивом полузабытого рефлекса к его нёбу подкатывает слюна.

Пастор Уайт встает со стула, чтобы возобновить процесс прикрепления афиши, но тут же чувствует слабость в ногах и вынужден сесть опять. Наблюдая за вносом фортепиано, пастор не слышит гортанной иноязычной брани, но вспоминает, как несколько лет назад заезжий органист играл в его церкви хоралы, чаруя неизбалованные музыкой уши прихожан витиеватыми контрапунктическими хитросплетениями. Пастор питает слабость к минорной органной музыке. Как, слушая ее, можно усомниться в существовании Всевышнего? От воспоминаний на глазах наворачиваются слезы. Где уж теперь найти уроненную кнопку.