Дина Калиновская - О суббота!

— Да. К Зюне я послал соседку, Зюня сейчас придет. А ты, Саул, прошу тебя, позови Гришу.

— Знаешь, Моня, я ведь сегодня созвал гостей, я и за тобой пришел как за моим гостем. У меня сегодня вечер в честь Гриши, все уже готово. Ты не задержишь его?

Моня потупившись смотрел на истертый просяной веник в углу и не отвечал, а Саул Исаакович добавил:

— Пожалуйста, не держи его долго.

Моня еще немного помолчал, потом повлек Саула Исааковича за собой в тьму коридора, и в коридоре, не отпуская его локтя, приблизил свои глаза к его глазам и зашептал:

— Она умирает! Она каждую минуту может умереть, ты не понимаешь? Она одной ногой уже там! Я хочу, чтобы сегодня мы все были вместе. Я сломаю твои планы, и ты меня извинишь!

— Почему ты решил, что она умирает?

«О, о! Кто знал такую ласку в чьей-нибудь другой улыбке?! Клара, Клара!.. О, тоска! Она мне давит на сердце, она опутала мое горло! Плачьте, плачьте…»

— И все-таки почему ты решил, что она непременно умрет? Кто знает? Тебе это курносая девочка сказала? Что она понимает? Кто может знать?

— Я знаю, Суля.

Моня закашлялся от непривычки говорить шепотом, прокашлялся, отдохнул и уже не шептал, а бормотал:

— Умирает моя Клара. Позови мне Гришу, Саул.

— Хорошо, хорошо, я скажу ему. Не падай духом, Моня, крепись!.. Он придет, если ты настаиваешь. Хотя я уверен, что Клара выздоровеет! Но пусть будет по-твоему, пусть он придет к тебе, и вы будете весь вечер смотреть друг на друга!.. Как я могу спорить?

«О, о, о! Плачьте, плачьте! Только на днях она улыбалась драгоценной своей улыбкой!.. Почему же теперь ее не будет?.. О, горе нам, горе, о горе, горе!.. Плачьте!» — не умолкал вопящий и рыдающий.

— Гарри Стайн — ваш родственник? Он, наверное, скоро вернется. Его повезли осматривать катакомбы. Посидите, вы, кажется, устали.

— Я, к сожалению, не имею ни минуты времени, я ужасно спешу, — сказал Саул Исаакович любезной дежурной. — Мне нужно в мою записку (вы не забыли, я оставлял записочку?), мне просто необходимо внести существенные изменения.

Дежурная, редкостного терпения человек, достала из ящика стола его листок, подала ручку. Саул Исаакович оторвал исписанную часть, а на оставшейся чистой полоске написал:

«Гриша! Горе! Очень плохо Кларе. Иди туда».

Подпись не поместилась, он подчеркнул слово «очень», сложил обе записки пополам, старую и новую, одну положил в карман, другую перед дежурной и, Бог ли тут вмешался или жара и усталость сбили с толку, но только новая записка оказалась у него в кармане, а прежняя, естественно, осталась у дежурной для передачи Грише, и обнаружилась ошибка за целый квартал от гостиницы, на трамвайной остановке.

«Ну, дудки! — категорически заявил Саул Исаакович самому себе, той своей части, которая мысленно уже тащилась обратно в гостиницу. — Я ни при чем! Воля судьбы!.. Домой!»

Ах, какой получился вечер, какой удачный, славный, складный вечер! Как быстро все собрались, как рады были встретиться вокруг обильного стола, раздвинутого если не для множества гостей, то для множества блюд! Какой удивительный, чудный вечер, не омраченный ничьим плохим настроением, ничьей, как бывает, преднамеренной колкостью, ничьим неосторожным словом!

Первой пришла Мария Исааковна. Она расцеловалась с Ревеккой, немедленно повязалась чайным полотенцем и сразу же взялась за дело. Когда Саул Исаакович навестил их на кухне, они в высшей степени дружественно цокали ножами по дощечкам и пересмеивались.

И подоконник, и соседские столы были заставлены блюдами. Саул Исаакович остановился в дверном проеме, руками зацепился за притолоку — так он любил. Мария Исааковна взглянула на брата:

— Мы такие старые… Ах, какие же мы старые!..

— Про кого, про кого, — ответил он, — но про тебя не скажешь, что ты старуха! Так я говорю, Ревекка? А пора, пора постареть, сколько можно быть свежее нас всех!

Гриша пришел с гигантским клетчатым, неописуемых размеров и заграничных пропорций чемоданом.

— Ты получил мою записку?

— Я получил твою записку!

— Ты сам тащил такой чемодан?!

— Я?! Почему я буду тащить такой чемодан, если я приехал на такси? Шофер поднял мне сюда чемодан!

— Эй, наверху! Не закрывайте дверь!

— Моя старшая дочь, мой старший зять!

— О'кей! Очень приятно!

— А Шурик?

— Он зашел за девочкой.

— Она придет?

— Он сказал — да.

Не успели женщины обставить стол, не успели мужчины выпить перед ужином по стопке, прозвучала — два подряд и третий длинный — Шуркина сигнализация.

— Знакомься, дед!

Саул Исаакович тряхнул девичью руку.

— Проходите!

Узенький затылочек был у девочки, каблучки-шпилечки были у нее, пуговки на спине до самого пояска.

— Господи! В чем там поместились грядущие поколения?!. — умилился Саул Исаакович.

Больше никого не ждали. Но Гриша не позволил садиться к столу, втащил на тахту чемодан, раскрыл его и — начал.

Первой Гриша одарил Ревекку. Он вытащил для нее отрез джерси — все женщины ахнули. Потом Гриша потянул за рукав большой свитер с коричневыми собаками по всей груди, вручил Саулу Исааковичу и заставил примерить.

Девочка сосчитала собак, их оказалось шестнадцать.

Шерстяной отрез достался Марии Исааковне, шелковый — Асе. И что-то перепало ее мужу Сереже, а джинсы достались Шурику, спортивная кофточка — девочке. И кому-то плащ, а кому-то шарф, и что-то еще, и что-то еще извлекал из чемодана Гриша. Наконец, извлек детский ковбойский костюм.

— У нас нет маленьких мальчиков, Гриша! — сказала Ревекка.

— Сейчас нет, потом будут! — Саул Исаакович взял детское себе.

В конце концов, когда чемодан полностью обнаружил свое дно, Гриша вынул расшитую стеклярусом сумку и подал ее Саулу.

Саул Исаакович открыл сумку — внутри находилось нечто белое. Он развернул это белое — талес, молитвенное покрывало.

— Ты в уме? Мне?! Так чтоб ты знал — я никогда в жизни не был в синагоге!..

— Откуда, скажи ты мне, я мог знать твои вкусы и твои убеждения?!

Все, извержение окончилось, чемодан был пуст, а в комнате повисла неловкость, как будто некий пакостник незаметно растянул тонкую резинку, и она позванивала в комарином напряжении между лиц и рук и могла в любую секунду со свистом сорваться и стегнуть. Все стали рассовывать подарки по сумкам и по углам. Только Гриша не чувствовал стеснения. Он потирал руки и, кажется, готов был подарить даже собственный пиджак, если бы тот на кого-нибудь налез. И тогда произошло непредусмотренное. Ревекка, ни на кого не глядя, медленно прошествовала к шкафу и в том отделении, где идеальной стопкой у нее были сложены полотенца, взяла нетронутый флакон «Красной Москвы», подарок Аси ко дню рождения, а в отделении, где лежали особым способом накрахмаленные скатерти, взяла нетронутую коробку с духами «Пиковая дама», подарок Ады, а в ящике, где в безупречном порядке хранились документы семьи, футляр с тяжелыми янтарными бусами, и все это поставила перед Гришей, ни на кого не взглянув.