Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Виктор опять закурил.

- Когда связисты наладили связь с командиром батальона, у нас уже почти готовы были окопы, а я сидел на ветках в нише и уже переварил бой, и мысли мои были заняты будущим. Майор, оказывается, видел нашу драку, но ни черта не понял. Пришлось доложить, что было и как, и где я сейчас. У него хватило здравого смысла одобрить мои действия, даже поздравить с победой, обещал представить к награде и, главное, прислать боеприпасы и пополнение.

Кранц, не поднимаясь, смачно плюнул в угол комнаты.

- Когда мы к вечеру уже закопались и, заморённые, тихо устраивались – русские больше нас в тот день не тревожили – снова позвонил командир батальона и приказал принять партийное начальство полка: штандартенфюрера с сопровождающими, который, услышав о наших успехах, вознамерился лично похвалить нас, примазавшись таким образом к нашей мини-победе. Приказ есть приказ. Я, в свою очередь, приказал солдатам привести себя в порядок, объяснив зачем, но что-то не заметил с их стороны какого-либо энтузиазма или даже простого рвения. Такой бой, что мы пережили, исход из смерти в жизнь, выматывает напрочь.

- Когда вдали запылили танк и бронетранспортёр, все мы лежали в окопах и равнодушно смотрели, как они медленно и неуверенно приближаются к нам, рыская в стороны, заранее, наверное, наложив в штаны. Пришлось бежать навстречу на подгибающихся от напряжения и усталости ногах. Чтоб их дьявол побрал с их партийными играми! И надо же, как только увидели меня бегущим к ним, так и остановились, ожидая. А я – беги!

Снова заскрипели пружины кровати.

- Я сразу же узнал его. Это был тот самый штандартен, что навещал нас под Москвой. Только теперь он стал более плотным и гладким, и более вальяжным. Меня он, конечно, не вспомнил: таких перед ним прошли десятки – пушечное мясо, навоз для партии. Он приказал оставить в окопах сигнальных, а всех остальных пригнать к нему, он обратится, видите ли, к нам с речью. Всегда я удивлялся беспринципной жестокости и наглости наци, которым наплевать на состояние солдат, на то, что они устали, что вынесли смертельную схватку, и им бы элементарное доброе участие, отдых, в конце концов – хорошую жратву и шнапса, а уж потом – разговоры. Так нет, обязательно надо отравить им даже малый отдых идеологической тухлятиной, чтобы, не дай бог, они не забыли в тумане победы, кто есть власть на земле и для кого они умирают.

- Выстроил я прибрёдших кое-как бедных солдатиков, которые так и не привели себя в порядок и представляли собой по виду не доблестных викингов рейха, только что выигравших сражение, а уставшую орду дистрофиков с грязными рожами. И я, такой же, встал на правом фланге.

- Когда мы кое-как выстроились, штандартенфюрер сразу же запел свою привычную молитву о долге перед фюрером, нацией, о грядущей победе, как будто в неё ещё кто-то верил, ещё о чём-то. Помню, что сильно хотелось жрать и лечь или хотя бы сесть, прислонившись к стенке окопа и закрыв глаза. И тут кто-то то ли от напряжения, то ли от усталости – расслабившись – громко пёрднул в строю, громко и длинно, прервав патетику нациста на полуслове. Я даже вздрогнул и не сразу мог сообразить, что случилось. А тот решил ничего не заметить и продолжал дальше запудривать нам мозги патриотической мурой. И снова кто-то издал тот же звук, но ясно было, что уже намеренно. И ещё, и ещё… Я понял, что солдаты тоже узнали штандартенфюрера и таким образом напоминали ему зиму Подмосковья. Он, конечно, не выдержал, завизжал на нас: «Свиньи! Свиньи! В окопы!» А куда же нам ещё было деваться? Заметался, побордовел и быстро пошёл к машинам, а за ним и вся свора, с неодобрением оглядываясь на нас. Последним уходил командир батальона, посмотрел смеющимися глазами, сдерживая рвущийся хохот, подмигнул и замкнул уходящую толпу. Взревели моторы, танк и бронетранспортёр дёрнулись, как будто тоже рассвирепели от нашей наглости, и, быстро набирая скорость, ушли. Я скомандовал своим: «Вольно, засранцы! Марш в окопы!» Потом не удержался и улыбнулся, и все заржали. И ржали как лошади до изнеможения, до слёз, до икоты. В окопы пришли уже совсем обессилевшие и опустошённые: разрядка после боя наступила только теперь и была полной.

Кранц захохотал, вспомнив, как всё было.

- И снова командир батальона сообщил мне, что я понижен в звании за моральный развал в роте и за демонстрацию непочтительности к старшим. Так на мне отразилась эта говённая революция: вместо Креста с меня сорвали погоны, и снова я воевал лейтенантом до самой Польши. Возвратить звание всегда труднее, чем его получить впервые, запомни это, мой друг. Вот так я и стал вечным капитаном. На войне в судьбах командиров рот и батальонов всё решает случай, удача, а чаще – произвол начальников.

-10-

Капитан перевернулся со спины на бок, лицом к гауптштурмфюреру, громко заскрипев пружинами кровати, и продолжал:

- И что ты думаешь? Когда мы добежали до Берлина, наш крёстный ждал нас и здесь, перегородив со своей бандой улицу, по которой мы удирали от русских танков, да и вообще старались запрятаться как мыши. Воевать не хотелось, но надо было защищаться.

- «Каждый, кто побежит дальше, будет расстрелян!» - кричал нам группенфюрер. Да, да, он уже стал генералом и более массивным, чем был. Война ему шла на пользу, не то, что нам, окопным вшам. «Занимайте оборону в домах, ни шагу назад, иначе будете расстреляны».

- И это не было идеологической выдумкой: сзади него поперёк улицы сидели шестеро пулемётчиков, а ещё дальше прижались к стенам противоположных домов два бронетранспортёра с зенитными установками. Угроза была всерьёз. Мы снова оказались, уже в который раз, между двух огней, под прессом русских и наци. Распирала злоба и обида, но выхода не было. Я видел, как мои солдаты разбежались по домам, и пошёл с единственным своим лейтенантом, совсем мальчишкой, приблудшим к нам в неразберихе пригородного разгрома, навстречу чёрной свинье, крича: «Прошу распоряжений, господин генерал! Прошу приказаний!» Он ждал меня насторожённо, набычившись. Но нас было всего двое, а за ним – сила, да и вид у нас был далеко не гвардейский, поэтому он меня не испугался и ждал. А я не знал, что делать и зачем я шёл к нему. Лихорадочно просверкивали всякие мысли, в том числе и далёкие от ситуации, я просто шёл в прострации, бессмысленно и без идеи.

Кранц затушил окурок пальцами и бросил его на пол.

- Вот тут-то фортуна и наградила нас за все издевательства, которые мы вытерпели от этой свиньи. Здесь-то и повернулась она к нему голой задницей.

- А дело было в том, что пока я шёл свои сто метров на Голгофу, мои ветераны умудрились как-то проникнуть через дома за бронетранспортёры. Подходя уже близко к генералу, я дальним зрением увидел, как они вытряхивают из машин нацистов, и услышал, как они орут на пулемётчиков: «Марш от пулемётов, быстро, а то прикончим», и очередь-другую по стенам домов над головами. Те, хоть и не сразу – попробуй тут сообрази, как всё перевернулось – но откатились от пулемётов, встали и даже руки подняли зачем-то. Наверное, уже разучивали раньше, и сработал рефлекс.