Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

Макар Троичанин

Корни и побеги (Изгой)

Роман

Книга 2

Глава 1

-1-

Проснулся от привычного, раскалывающего голову гвалта воробьёв. Долго лежал, не шевелясь и не открывая глаз. Вставать не хотелось. Да и зачем? Снова одно и то же: засранный сортир, заплёванный умывальник, скверная жратва из просроченных консервов, выбракованных победителями из своего пайка, вошебойка в качестве развлечения, едва передвигающиеся сидячие и лежачие полутрупы в измятой форме, все на одно серое и небритое лицо, наглые гладкие морды псов Шварценберга и тягучая тоска с безнадёжным ожиданием перемен. И не важно, к лучшему или к худшему, хоть каких-нибудь, чтобы можно было стряхнуть оцепенение души, разбудить ум, волю, заплесневевшее тело.

Открыл всё же глаза… и не сразу сообразил, где он и что с ним. Вместо серого, в грязи и паутине, давящего низкого потолка над ним высоко сияла в отражённом свете слепящая солнечно-белая, чисто выбеленная поверхность. Вместо пятнистой, заскорузлой и смятой шинели Германа с торчащими из-под неё собственными ногами в рваных носках с бесстыдно вылезшими грязными пальцами в чёрной кайме ногтей – чистое ворсистое одеяло с выбившейся из-под него белоснежной простынёй. И – воздух! Много чистого свежего воздуха без малейшей примеси одуряющих миазмов запущенных мужских тел и вони, не сдерживаемой испорченными желудками и нравами. Даже в беспорядочных криках воробьёв прослушивалась бодрящая утренняя песня. Спасибо вам, серые верещуны, что разбудили не там, а здесь. Сколько же времени? Владимир посмотрел на часы. Было уже начало восьмого. Ого! Заспался. Пора вживаться в новую жизнь. Как-то она его примет? Сердце мимолётно защемило оттого, что он не в родном городе, не в тёплой постели Эммы. Нет, прошлого не вернуть. И Эммы, скорее всего, уже нет, и он не тот и вряд ли вернулся бы к сусальной безмятежности. Два раза в одну и ту же воду не войдёшь. Всё! Забыто. Главное – не распускать слюни, сопли и слёзы, а действовать.

До чего же приятно рывком подняться с чистой удобной постели, почувствовать своё здоровое, отомлевшее до самой малой косточки тело, подойти к низкому окну, распахнуть его, впустить пьянящие запахи деревьев, цветов, травы, перемешанные со щебетом птиц и переливчатой слепящей радугой солнечных лучей, вдохнуть всё это глубоко и знать, что есть дело, цель, ради которых стоит жить. Есть сама жизнь, и он нужен ей, а она – ему, и всё, в конце концов, образуется – он будет на Родине, будет так же вольно дышать немецким воздухом, радоваться пению немецких птиц и восходу немецкого солнца.

Владимир оделся, взял полотенце и мыло и пошёл к выходу, стараясь не шуметь. Напрасно! Ксения Аркадьевна была уже на кухне и что-то делала у слабо гудящей керосинки. Избежать встречи не удалось. Он неуверенно поздоровался.

- Доброе утро.

Она, не оборачиваясь, сухо ответила тем же:

- Доброе утро.

«Знает», - понял Владимир, - «и, естественно, осуждает». Стало нехорошо, стыдно, будто он в чём-то её предал. Да так оно, собственно говоря, и было. Разве нет? После вчерашнего доверительного и ненавязчивого предупреждения он, как паршивый кобель, забыв обо всём, прилип к сучке, стоило той лишь слегка поманить. Тем более обидно, что Марина оказалась не его женщиной, а вот – надо же! – не удержался, повёл себя не как зрелый мужчина и уж совсем не как благодарный гость. Вспомнилось, как удовлетворённая и расслабившаяся Марина, лёжа у него на груди и разоткровенничавшись, поделилась своей заветной мечтой – остаться в городе, получить прописку и приличную работу. Только и всего-то! Примитив! Можно было бы, конечно, рассуждала она, пойти на стройку – там дают общежитие и временную прописку – но это не для неё. У неё – дочь, и вообще, ей нужна чистая работа, постоянная прописка и хороший деловой муж или, в крайнем случае, заботливый мужик. Василёк – это увлечение молодости, к нему она не вернётся, да и вряд ли он выжил. Только паспорт ей испортил: с ЗАГСовским штампом, как с клеймом, замуж не выскочишь. Нужен другой паспорт. Она нисколько не стеснялась партнёра, не сомневаясь в своей женско-житейской правоте, верила, что после близости не осудит, не зная, что тому, как и всякому мужчине, залезшему в постель к женщине нечаянно, именно теперь очень хотелось встать и уйти, оторваться от тёплого податливого тела. Всё, что бы она ни говорила, было неприятно и нестерпимо, раздражало и вызывало нарастающую антипатию. Нет, Марина – не его женщина. Лучше бы помолчала, не вскрывала свою красивую привлекательную оболочку, обнажая гаденькие меркантильные желания, разрушающие прекрасное чувство недолгого любовного соединения.

Да, он сам испортил первый здешний день, в этом удобном доме с понравившимися хозяйкой и её племянницей. И, вероятно, все последующие – тоже. Проклятье! Не может быть оправданием молодость с инстинктами, довлеющими над разумом. Он здесь для дела, дела жизни, а ведёт себя как молокосос. Стыдно и перед Ксенией Аркадьевной, и перед Зосей, противно самому себе.

А может быть, всё случившееся – к лучшему? Всё равно ему надо уходить отсюда и чем скорее, тем лучше. Им с Витей не нужна рядом никакая женщина, сын никакую не признает, помня о матери. Марине с Жанной нет места с ними рядом. К тому же его, Владимира, как он понял, не относят к крепким надёжным мужикам.

В саду он долго умывался под цилиндрическим умывальником из оцинкованного железа, стараясь как можно тише стучать язычком и как можно меньше расплёскивать воду, оттягивая возвращение, надеясь, что вот-вот выйдет виновница его падения, и вдвоём легче будет держать даже молчаливый ответ. Но та, очевидно, ещё спала, ни о чём не сожалея, не чувствуя вины. Наверное, у женщин всё проще, без всяких комплексов, одолевающих мужчин сразу же, как только они встают с греховной постели. Пришлось возвращаться в комнату одному, снова мимо кухни и мимо оскорблённой хозяйки, которая вдруг стала ближе и дороже всех Марин на свете.

- Садитесь пить чай, - глухо пригласила Ксения Аркадьевна, не оборачиваясь, когда он опять попытался проскользнуть незаметно.

- Спасибо… что-то не хочется… я… опаздываю, - невнятной срывающейся скороговоркой, запинаясь, отказался Владимир, чувствуя, что от стыда и вранья краснеет. Ксения Аркадьевна не только не настаивала, но так и не повернулась к нему, не желая показывать своих и видеть его глаза. Владимир был рад этому, поскольку пытки чаепития тет-а-тет с взаимным упрятыванием глаз он бы не выдержал.

В комнате торопливо оделся, привёл в порядок постель, затолкал под кровать мешок, предварительно рассовав по разбухшим карманам все имеющиеся на Васильева В.И. документы и, на всякий случай, все деньги в новых сотенных купюрах, их было не очень много. Снова, горбясь, прошёл мимо кухни, но хозяйки там, слава богу, уже не оказалось.