Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Хорошо, что сообщил о задержке: дисциплина - прежде всего, - протянул руку, требуя путёвку.

Поощрённый водитель подал документ, отмеченный Сосновским.

- Туда-сюда под завязку. Прекрасно, - снова похвалил начальник. – Сосновский не зря тебя нахваливает… или не даром? – угадывающе исподлобья посмотрел на расторопного и умного шофёра, может быть, подозревая, что не всё чисто в успешном альянсе торгового директора и рядового перевозчика. Но успокаивали, умиротворяли весомые тонно-километры, одинаково нужные и шофёру, и майору, и бригаде, и автобазе в целом.

- Однако придётся вас разлучить. – Он откинулся на спинку расшатанного стула, устремил строгий взгляд на подчинённого. – Организуется колонна из 15-ти машин за мукой в Харьков. От нас пойдут пять машин, ты – старшим. Столичному городу нужен хлеб, чтобы в праздничные дни не было очередей, драк и слёз. Задание чрезвычайное, срочное. Невыполнение в срок приравнивается к преступлениям против советского государства и грозит самым суровым наказанием всем, включая директора. Выезд завтра в 12.00. До этого времени – самая тщательная подготовка. Вопросы тоже завтра. Свободен.

Владимир вышел. То, чем пугал начальник, мало волновало. Больше всего тревожила непонятная заминка с арестом. Что-то скажет Марлен? Запросто может отменить участие передовика производства в чрезвычайном государственном мероприятии по причине перевода в разряд врагов государства. Придётся тогда подполковнику с майором снова уходить в отставку, а то и куда подальше.

Марлен застал Владимира за выправлением крыла и бампера. Был он в новенькой, ладно подогнанной к фигуре форме, длинной шинели и гладких сверкающих сапогах, на каблуки которых так и напрашивались серебряные шпоры. Прыщавое лицо под пугающей сине-малиновой форменной фуражкой излучало самоуважение и уверенность в значимости обладателя почти гвардейской формы элитных войск. Они молча поздоровались за руку, и Владимир ощутил несолидность ладони щуплого народоохранителя, решившего противостоять московскому следовательскому молоху.

- Залезем, чтобы не маячить, - предложил слишком яркий смершевец, и первым влез в кабину студебеккера, тщательно расправляя шинель, чтобы не помять.

Уселись.

- Дело против вас с хозяином закрыто, ты – чист, - обыденно сообщил защитник о том, что занимало дни и ночи, бросало в холод и в жар, в панику и в прострацию.

И говорить больше было не о чем.

- Как это тебе удалось? – выдавил из себя Владимир ненужный вопрос вместе с жалкой улыбкой, а в душе нарастало, ширясь и заполняя всего, великое чувство освобождения и возрождения, хотелось затормошить доброго вестника, но… останавливала форма и спокойное отвлечённое лицо соседа.

- До генерала допёр, до начальника Управления, - не удержался от хвастовства прежний друг. – Дал неопровержимые доказательства. – Последние два новых для себя слова произнёс с явным удовольствием, наверное, хранил всю дорогу до базы, стараясь не забыть, и дотерпел.

Выходит, Владимир недооценил новоиспечённого стажёра-следователя.

- Ты спас меня, спас мне, может быть, жизнь, понимаешь? – сказал он чуть дрогнувшим от волнения и благодарности голосом.

На строгом лице Марлена ничего не отразилось.

- Ты – меня, я – тебя: квиты, - как будто подытожил их прежние взаимоотношения.

И добавить, и возразить было нечего.

- А что Вайнштейн? – чуть не забыл поинтересоваться Владимир судьбой главного режиссёра в его драме, едва не кончившейся трагедией.

- Хана Вайнштейну! – и опять нечистое лицо то ли знакомого, то ли ещё друга стало прежним – мальчишеским, задорным и нагловато-жестоким. – Який-то жмурик мастацки продырявил яму печёнку, - от волнения он стал вставлять родные слова. – Гэта цябе не Москва! – похвастался своей малой столицей, не удержался и удовлетворённо хохотнул, ничуть не жалея о нелепой и безвременной кончине наставника. – Больно был вумный, но нашлись и вумнее.

Так вот почему прекращено дело, а не потому, что прыщавый хвастун убедил генерала неопровержимыми доказательствами. Не верилось сразу, что недоучке, не осилившему средней школы и чуть не свихнувшемуся на стрельбе по живым мишеням, удалось облапошить профессионала.

- Слухай, нам нельзя больше ручкаться на людях, - огорошил вдруг старый друг. – И вообще лучше стать незнакомыми, - ещё больше удивил странным пожеланием. – Я теперь следователь.

И опять Владимир недооценил следовательского самородка, практично отказавшегося от дружбы с недавним подследственным. Так просто следователями в любых контрразведках не назначают. Что-то там у них случилось экстраординарное, о чём новоиспечённый следователь распространяться не хочет. И не надо, главное он сделал, и за это ему огромное спасибо.

- Понятно, - коротко согласился Владимир.

- Бывай, - сразу заторопился бывший друг, ставший незнакомцем, открыл дверцу, и руки на прощание не подал.

- Бумагу отдай, - попросил вслед униженный шофёр.

Осторожно поставив блестящий сапог на подножку, смершевец обернулся:

- Какую такую бумагу? – но было хорошо видно по лицу, что знает, о чём речь. – А-а, эту? – улыбнулся, широко растянув лягушачий рот и глядя прямо в глаза шофёра. – Так она уже проштемпелёвана и подшита. – Он аккуратно опустился на землю обеими ногами и прежде, чем захлопнуть за собой дверцу, приказал, чувствуя неизмеримую силу за узкой спиной: - Будешь раз в месяц присылать донесения о контриках в вашей организации, - резко хлопнул дверцей и пошёл, прямой и почти не хромающий.

«Вот так», - горько подумал Владимир, провожая его глазами, - «мало того, что сижу на американском крючке, так ещё и на русский попал».

- А что с Сашкой, то есть, со Слободюком? – крикнул он вслед, высунувшись в окно, спросив, наконец, занятый своей судьбой, о ком обязан был узнать с самого начала разговора.

Остановившийся Марлен повернулся вполоборота и внушительно ответил:

- Понесёт заслуженное наказание.

- Так он невиновен.

- Невинных не держим, - авторитетно просветил невежду опытный юрист, - ты сам убедился, - и пошёл дальше, ускорив шаг и дав понять, что разговаривать больше не о чем.

От разговора, ожидавшегося с таким нетерпением и надеждой, остался постыдный, мерзкий осадок. Впрочем, он получил, что хотел – свободу, и если бы не Сашка… не обязательство в стукачестве… не уклончиво-обманчивое поведение теперь окончательно бывшего друга, не позволяющее надеяться на полную реабилитацию…

Ничего делать не хотелось, и он не стал, попросив прощения у самого верного железного друга и впервые оставив его неухоженным на ночь. «Утро вечера мудренее» - оправдывают русские вечернюю физическую и умственную лень. Последовав их удобному примеру, он захватил тяжёлую корзину с дарами, прикрытыми от чужих завистливых глаз газетой, и тоже пошёл на выход.