Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Не дождавшись ответа, Владимир по инерции спросил ещё:

- Может, тебе что надо?

В уголках тусклых глаз родились бисерные слезинки неутешной обиды и, выскользнув из глазниц, застряли в морщинках ответом на все вопросы.

- Я ещё приду, - соврал Владимир и, густо покраснев, ушёл, провожаемый осуждающими взглядами ничего не понявших больных.

- 2 –

Показалась Сморгонь. Такие же, как в Молодечно, убогие домишки, вытянутые неровной улицей по обе стороны дороги, такие же следы давних пожарищ и разрушений, те же новостройки, сляпанные второпях, на живинку, как будто хозяева не собирались жить долго.

- У колодца останови, - попросила очнувшаяся от болезненной дрёмы экспедиторша.

Владимир съехал на обочину у колодезного журавля и заглушил натруженный мотор.

- Я – сейчас, - предупредила попутчица, сбросила стесняющий ватник и ушла в ближайшую мазанку с нахлобученной почти до земли почерневшей соломенной «шляпой».

Владимир достал ведро, перелил в него добытую журавлём воду и под пытливыми взглядами сбежавшихся босоногих ребятишек, самые бойкие из которых уже успели взобраться на высокие подножки и проверить, что в кабине, залил радиатор, удовлетворённо отметив, что мотор хорошо держит температуру и не перегревается.

- Дядь, дай в зубы, чтобы дым пошёл, - нахально попросил самый отчаянный пацан, сверкая весёлыми шкодливыми глазами из-под льняных разлохмаченных волос.

- Не курю, - виновато признался дядя, не сразу сообразив, о чём его просят.

- Мамки боится, - ехидно прокомментировал ватаге разочарованный шкет признание ненормального взрослого, и вся голытьба дружно заржала.

- А ну, геть отседова, байстрюки! – вышла из хаты в сопровождении экспедиторши хозяйка с миловидным лицом, украшенным яркими голубыми глазами под низко повязанной узорчатой косынкой.

- Мамка, ён не курит! Дай яму соску, - радостно завопил ядовитый сорванец и, удовлетворённый, помчался прочь по улице, а за ним и вся свита, что-то вопя и улюлюкая.

- Вось, засранцы, - улыбаясь, пожаловалась хозяйка, - безбатьковщина.

- Где будем завтракать? – спросила заботливая спутница, держа в согнутых руках у груди чистую тряпочку с ослепительно белой разварившейся рассыпчатой картошкой и два влажных жёлто-зелёных солёных огурца. – В хате или у родника?

Владимир, глядя на аппетитную бульбу, сглотнул голодную слюну и, не решаясь зайти в дряхлую и, уж, наверное, вонючую хату, ответил:

- Лучше на природе.

- Я так и думала, что не захочешь в хате. Бывай, Яна! – попрощалась экспедиторша с хозяйкой. – Держи, - бережно протянула еду Владимиру, ловко забралась в кабину, ещё бережнее приняла тряпочку обратно и, положив на колени, захлопнула дверь. – До сустрэчи, сябровка! Чакай за бульбу. Трогай прямо, - повернулась к усевшемуся за руль шофёру, - с полкилометра ехать надо.

- Давайте, я заплачу, - показал Владимир глазами на картошку, чувствуя неловкость от иждивенчества.

- Я заплатила, - отказалась от его доли добытчица. – Если хочешь, дай ей несколько рублей – не помешают: одна она осталась с тремя. Со старшим ты познакомился.

Владимир сноровисто выпрыгнул из машины и подошёл к недоумевающей хозяйке, протягивая деньги.

- Не, ня трэба, - грудным смягчённым голосом отказалась та, вытерла ладонь о фартук и, осторожно приняв красную тридцатку, спрятала в ложбинку между белыми грудями, сверкнувшими в оттопыренном на миг вороте грубого полотняного платья. – Спасибочки вам. Дай боже добраго пути! Заезжайте, кали ласка.

- Ты впервые в дальнем рейсе? – спросила вернувшегося благодетеля заботливая подруга хозяйки.

- Да.

- Старайся в каждом селе иметь хороших знакомых: мало ли что случится в дороге. У Яны ты уже – свой.

Родник представлял собой глубокую бочажину в обрыве, более метра в диаметре, окружённую ярко-зелёной осокой, жирным одуванчиком с пуховыми шарами и буйной остролистной травой, со ступенчатым спуском к прозрачной воде, отдающей влажным холодом. На дощечке у воды стояли на выбор берестяная и алюминиевая кружки, а на полянке рядом были вкопаны в землю стол, сбитый из двух берёзовых плах, и такие же грубые скамьи. Судя по накатанному подъезду, родник пользовался у транспортников популярностью.

Экспедиторша разложила на неровной столешнице, отполированной многочисленными рукавами, картошку на тряпочке и огурцы, добавила из своей сумки кусок сала, обсыпанный крупной пожелтевшей солью, и горбушку чёрного пайкового хлеба. Владимир высыпал до кучи из своей сумки, приготовленной Сергеем Ивановичем, почерневшие неочищенные варёные картофелины, на которые, в сравнении с белевшими на тряпочке, и смотреть не хотелось, несколько антоновских яблок, почти полкруга копчёной колбасы, тронутой белой плесенью, и чёрствый батон, купленный по случаю у спекулянта-разносчика.

- Богато! – оценила застолье напарница. – Предстоит пир. Как бы потом дорогой не заснуть. И солнце парит по-летнему. Кофе будешь?

- Ещё как! – не задумываясь, принял соблазнительное предложение Владимир, давно уже не пробовавший настоящего национального напитка.

- Только он у меня чёрный, - предупредила соблазнительница.

- Тем лучше, - не отступил нахлебник, нетерпеливо протягивая свою алюминиевую кружку.

Несмотря на обилие пищи, оба оказались плохими едоками и, кроме свежесваренной картошки, огурцов и половины колбасы с полубатоном, остального не осилили. Зато выпили весь кофе из старенького литрового термоса с затейливой надписью внизу по кругу: Danke, mir ist wieder lesser! (Спасибо, теперь мне уже лучше!) и запили холодной родниковой водой, по-турецки.

- Ты не женат? - поинтересовалась женщина, собирая остатки еды в одну, свою, сумку, предварительно выложив из неё ободранную старую кобуру с торчащей из-под неплотной крышки рукояткой русского барабанного нагана.

- Почему вы так решили? – с профессиональной заинтересованностью спросил легко вычисленный холостяк.

- Да так, женская интуиция, - не стала она разъяснять догадки.

Дважды они уже бывали вместе в пригородных командировках, но так и не успели толком поговорить и узнать друг друга. Владимир, переполненный приподнятыми ощущениями обладания хорошей машиной, её движением и скоростью, прислушивался только к разговору мотора, шасси, коробки передач и других органов железного друга и посторонних разговоров не хотел. А она оба раза была чем-то озабочена и молчалива, хотя с подвижных губ и не исчезала постоянная лёгкая улыбка, так подходившая к широкому чистому лбу, зелёным глазам в лёгком прищуре с быстрой искринкой и маленькой ямочке на небольшом выступающем подбородке. Экспедиторша понравилась Владимиру сразу. В стройной фигуре, несколько полноватых, на его взгляд, округлых формах давно созревшего тела, в приветливом выражении улыбчивого лица было что-то неуловимо притягательное, домашнее, нежное, податливое, истинно женское. Но не зря говорят, что внешность обманчива, особенно – женская. Он видел, как она, не повышая излишне голоса, не ярясь понапрасну и не ругаясь, умела настоять на своём, обезоруживающе улыбаясь и вызывая в ответ пленённую улыбку председателей колхозов, и они отдавали всё, что она просила и что никогда не отдали бы мужику-экспедитору. Да ещё и, сердечно прощаясь, приглашали заезжать вновь. Ожесточённые каторжной жизнью сердца вожаков обездоленных и ограбленных крестьян окончательно размягчались от получения умиротворяющих подарков в виде недорогих, но дефицитных солдатских кирзовых сапог, кусков цветастого сатина, мелкого слесарного и столярного инструмента, металлической посуды, а то и сверхдефицитных гвоздей. Эта миловидная женщина обладала твёрдым характером и умела делать дела.