Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- У вас была красная в том лесу?

Владимир попытался вспомнить своё состояние, но ничего, кроме опустошённости и отчаянья не припомнил.

- Наверное, фиолетовый с зеленью, точно не помню. Просто не хотелось умирать. Отчаяние, страх и бессилие, и – всё.

Зося удивлённо посмотрела на него, но ничего не сказала, не представляя и в малой толике состояния на грани, но, зная ненавистную ей скромность героя, не поверила. Не мог он тогда не думать о Родине, которую защищал на малом лесном клочке её земли, не мог не думать о Сталине, о советских людях, о коммунистах и комсомольцах, вместе с которыми расчищал там путь к светлому коммунистическому будущему. Её большие тёмно-синие глаза ещё больше потемнели, словно море перед бурей, широкие тёмно-коричневые брови почти сошлись на переносице, а округлый девчачий подбородок будто окаменел, и она с недевичьей силой внутреннего горения и с непоколебимой верой в свои слова пообещала:

- Война ещё больше сплотила наш народ…

Он вспомнил разбой СМЕРШа в Сосняках, команду младшего Кравченко, товарняк для людского скота, многочисленные каторжные лагеря за колючкой, но возражать не стал.

- …на широком пути к обществу изобилия и свободы…

Он почему-то представил бесконечные Филоновские колонны плетущихся пронумерованных чёрных Соколовых, теряющиеся в бордово-красном закате.

- …в котором все будут только нашего красного цвета. Нужно только, не щадя сил, хорошенько работать.

Она ещё не понимала, что людей куда легче заставить страдать, чем радоваться.

Подъехали к автобазе.

- Зося, - обратился Владимир к осчастливленной пассажирке, - завтра у меня дальний рейс, надо как следует приготовить машину, и на это уйдёт не меньше часа. Вы дойдёте до дома одна? – выпроваживал бесчувственный герой помрачневшую девушку, сменившую красное настроение на фиолетовое.

Она сидела, не торопясь выходить, что-то обдумывая, и неожиданно попросила:

- Возьмите меня с собой в поездку, - представив, как будут рядом, плечо к плечу, отбиваться от наседающих бандитов, - я нигде не была, кроме загородных колхозов. Возьмите… - запнулась на мгновение и всё же произнесла трудное для гордой натуры слово, - …пожалуйста.

Владимир оторопел. Этого ещё ему не хватало. В памяти сразу возникла истерзанная Таня с аккуратной дырочкой на белом виске, пульсирующей густой алой кровью.

- Нет, - отказал решительно. И неуверенно добавил, мысленно благодаря себя за быстро освоенное безобидное русское враньё: - Со мной будет экспедитор: вдвоём вам с мужчиной в кабине будет тесно и неудобно. Как-нибудь в другой раз.

Зося ярко вспыхнула, высветив мельчайшие веснушчатые крапушки, буркнула сквозь сжатые губы:

- До свиданья, - и, нарвавшись в очередной раз на грубое отторжение, выпрыгнула из кабины и, не оглядываясь, быстро пошла назад, спотыкаясь, но с гордо поднятой головой.

Он посмотрел ей вслед, подумав: «Вот так, после частых мелких размолвок, обретаются среди добрых друзей самые злейшие враги».

У них складывались довольно странные взаимоотношения, виной чему были оба и, как сказал бы Сашка, - разночастотность биополей душ. Два красивых нормальных человека, симпатизирующих друг другу, никак не могли найти верных путей к сближению. Каждый радовался встрече и ничего не мог поделать, расставаясь в глубокой неприязни. Владимира, основательно потрёпанного жизнью, особенно в послевоенные месяцы, склонного по характеру к спокойному существованию и компромиссам, с угнетённым за долгие годы дисциплины честолюбием, притягивала душевная искренность, чистота и доверчивость девушки и одновременно отталкивали её юношеская целеустремлённость, неукротимая вера в идеалы коммунизма, максимализм и честолюбие, не признающие житейской суеты и малейшей слабости. С ней нужно всё время приподниматься на носки, можно покорять вершины, но не лежать в постели, занимаясь любовью, не создавать семейный уют и не растить сопливых детишек. Приходится всё время контролировать себя, а это тоже утомляет. Он видел и чувствовал, что она неравнодушна к нему, да она и не скрывает этого, будучи искренней и правдивой во всём, готовая по первому знаку встать рядом, но не сзади. Ей нужен боевой комсомольский соратник и, одновременно, муж-спутник на всю жизнь, а он этого предложить не может, не имеет права. Слава богу, натянутая неопределённость между ними скоро кончится.

На базе Владимир, не торопясь, любовно осмотрел, подремонтировал, подрегулировал и заправил единственного настоящего друга, скалившего в довольной улыбке передние крылья, поинтересовался вслух, не пропустил ли какой болячки, а потом тщательно вымыл и, утомившись, присел на подножку, прислушиваясь к благодарному потрескиванию высыхающей и остывающей подновлённой металлической шкуры железного товарища. Можно было ехать. Вероятно, он так бы и поступил, будь у него путёвка на руках. Ненароком вспомнив быстро утопающий в прошлое финал скрытного противостояния с евреем, глубоко и удовлетворённо вздохнул, тяжело поднялся и медленно пошёл домой, неся на поникших плечах навалившуюся всей тяжестью дневную усталость.

- Я уже испугался, не случилось ли опять чего. Ошпаренный кипятком палец и от холодной воды поневоле отдёргиваешь, - встретил Сергей Иванович, озабоченно вглядываясь в лицо Владимира.

- Подзадержался, - неопределённо ответил постоялец. – Завтра снова в дальний рейс. На этот раз – в Витебск.

- Тогда ешь, давай, и отдыхай, - забеспокоился хозяин. – Рано встанешь?

- Чуть раньше. В восемь надо груз взять.

- Всё равно ложись пораньше: дорога дальняя – выдохнешься без хорошего сна. Зови Сашку, он тоже, небось, голодный.

Сашка привычно лежал в нетопленой избе на кровати, подложив худые бледные руки под голову, и встретил приятеля мрачным взглядом.

- Привет! Как ты? – спросил Владимир.

- Заброшен, неухожен и не накормлен, - угрюмо ответил Сашка.

- Терпи: такова судьба всех философов, - успокоил друг. – Вставай! Ухаживать будешь за собой сам, а компанию мы тебе обеспечим и даже накормим.

Кормили сегодня громадными и очень сытными пельменями, называемыми варениками, с картошкой, луком и шкварками, а изредка попадались и с творогом. Сергей Иванович при скудных финансовых возможностях пайщиков и легального рынка всячески старался разнообразить холостяцкое меню, и это ему удавалось. На все попытки постояльца увеличить свою долю на приобретение продуктов он отвечал решительным отказом, хотя сам, как подозревал Владимир, тратил больше. В заключение каждый получил по большой кружке сверхгорячего молока с большой ложкой мёда, а Сашке, как тот ни упирался, досталось три. Когда напились чаю и отдышались, Владимир обратился к националисту, нахлебнику местного русского народа: