Пол Теру - Коулун Тонг

— Мистер Хун говорит мне вот что: «Уходи». Мистер Хун увозит А Фу.

Об этом скоте — все «мистер» да «мистер».

— На танцы?

— Я не знаю. Домой она так и не приходит.

— Не волнуйтесь, — сказал Чеп, а сам подумал: «Именно это мне и надлежало узнать».

— Я волнуюсь.

— Может быть, она прекрасно проводит время, — предположил Чеп.

На лице Мэйпин не выразилось ни малейшей убежденности в вероятности такого оборота дела.

— Я выясню, — сказал Чеп. — Я ему позвоню.

— Может быть, позвоните в полицию, — проговорила Мэйпин.

После всего, что сообщил ему Монти о могуществе Хуна, Чеп понимал: эту идею надо задушить в зародыше. Он перестал быть сочувственным слушателем и вновь вошел в образ начальника Мэйпин.

— Я разберусь, — сказал он и встал, давая Мэйпин понять, что ей пора удалиться. — Можете идти домой.

Что тут подействовало — слово «дом»? Как бы то ни было, Мэйпин залилась слезами, ее тело затряслось от рыданий. Казалось, она рожает чудовищное дитя и, обезумев от боли, пытается куда-то уползти, несмотря на родовые схватки. Ее маленькое тело напружинилось, когда она вышла из кабинета со своим горем на плечах и потащила его по коридору. Плач доносился даже из кабины лифта; Чеп отчетливо услышал, как рыдания спустились на улицу; вскоре они раздались за окном, где спустя секунду-другую растворились во всех прочих воплях Коулун Тонга.

Утром Чеп проснулся с неопределенным подозрением, будто что-то не в порядке, а теперь узнал, что именно. Нет, радости он не испытывал и все же ощутил резкое облегчение, новый прилив жизненных сил.

Сделано важное открытие — найдено то, что он проискал весь день. А Фу пропала. Именно это событие будоражило его душу. Именно об этом его должны были известить. Тут как с дурным запахом: Чеп наконец-то обнаружил источник вони. И возгордился своей догадливостью.

Хотя тот факт, что А Фу не вернулась домой, настораживал, а ее неявка на работу была, с точки зрения Чепа, чуть ли не преступлением, Чеп утешился сознанием, что неясное знамение, весь день маячившее на периферии его мысленного взора, не было галлюцинацией. Теперь, зная, что в Гонконге действительно зияет прореха, Чеп относился к городу спокойнее.

В тот же вечер, разговаривая с матерью, он упомянул, что одна из работниц фабрики исчезла.

Мать уронила вязанье на колени. Присосалась к чашке, шумно втягивая чай. И заявила:

— Потому нам и удалось здесь прожить столько лет, что мы в чужие дела не лезли, о том, что нас не касается, не расспрашивали.

— Дома ее нет, на работу тоже не явилась, — добавил Чеп.

— Вечно что-нибудь да было, — продолжала Бетти обобщать, горбясь над чашкой. — Война эта треклятая. Мао. Студенты чертовы — выдумали, что британцам здесь не место. Первая волна бунтов. Вторая волна — ничего особенного, просто кидай-катайцы пошвырялись крышками от мусорных баков, но все равно. Сколько убийств! Сколько погромов! А полиция — педики, шантаж, взятки, наркотики, целые пачки гнусных фотографий. В это мы тоже не совались. Пусть сами расхлебывают. Лодки с нелегальными иммигрантами, а теперь эта треклятая Передача. Все это мы пережили, потому что знали: наше дело сторона.

Чеп отмалчивался — но мать все равно догадалась, что голова у него пухнет от мыслей.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — заключила она и, видя, что Чеп собирается что-то сказать, торопливо добавила: — И не говори мне, как ее зовут.

Чеп сел ужинать. Опять творения Вана: «пастушеский пирог» — картофельная запеканка с мясом, жареная фасоль, брюссельская капуста, бисквит со взбитыми сливками. Вид у Чепа был задумчивый. Казалось, он все порывается что-то сказать, но сдерживается.

Бетти, вернувшись к своему вязанью, добавила из кресла:

— И в полицию не ходи.

Спал Чеп плохо. Утром «ровер» опять не завелся, но это уже не было знамением — как и то, что паром качнула волна от грузового парохода, как и нефтяная пленка на воде бухты, плавающий в гавани мусор, пристальные взгляды пассажиров, — ничего зловещего вокруг не ощущалось. Чеп знал, что именно не в порядке, — но как уладить дело?

У двери кабинета ждала Мэйпин с благочестиво-страдальческим лицом.

— Вы звоните в полицию, мистер?

— Я навел кое-какие справки.

Мэйпин мгновенно догадалась, что он лжет.

— Почему вы не звоните в полицию, мистер?

— Потому что А Фу, возможно, у своих родственников.

— Здесь у нее нет родственников. Только я. Вы можете пойти увидеть мистера Хуна?

Чеп процедил:

— Мы не можем просто так обвинять людей в преступлениях.

С Хуном он объясняться не хотел. Рука не поднималась набрать его номер. Чеп мешкал, сам не зная, что его удерживает. Страх, что ли? Рассказанная Монти история о жестокой мести гонконгскому адвокату, изрубленный труп в железной бочке — все это вселяло опасения.

Какое-либо официальное расследование, возможно — да что там, наверняка, — повредит сделке по «Империал стичинг». Даже спрашивать Хуна об исчезновении А Фу и то не стоит. Китайцы нюансов не понимают и просто так ничего никогда не делают. Одно слово все испортит, и мать — которая мысленно уже выехала из Гонконга и, более того, мысленно обосновалась в солидном эдвардианском особняке на набережной в Сент-Леонардсон-Си — обвинит в срыве сделки именно Чепа.

Чем больше крепли подозрения Чепа, что Мэйпин права и мистер Хун причастен к исчезновению А Фу, тем меньше ему хотелось что-либо выяснять. Если совершено преступление… вообще неясно, что делать.

Итак, мать никаких полезных советов не дала — потому что ревнует, а также чувствует неопределенность своего положения, рассудил Чеп. Говоря «Не встревай», она словно бы бросала ему вызов: дескать, только попробуй ослушаться. С годами — Чеп считал, что под давлением Гонконга, из-за своей отшельнической жизни на Пике, — она все чаще старалась при каждом удобном случае испытывать его сыновнюю преданность.

Хотя для вящей убедительности Бетти царственно вскинула голову, величественной она не казалась: все равно у нее не лицо, а сморщенная черепашья мордочка, шея жилистая, нос — вечно сующийся в его дела нос — горбатый; словом, она странно походила на жалкую, беззащитную зверюшку из Красной книги.

За ее словами таился негласный, подразумеваемый приказ: «Если ты мне верен, делай, как я велю».

— Мистер Хун, — произнесла она, явно размышляя вслух; улыбнулась и прищурилась, словно вызывая из памяти его лицо. — Даже если тебе кто-то расскажет со всеми доподлинными подробностями, что у китайца на уме, все равно ничего не поймешь.

Чеп, уставившись на нее, слышал только одно: «Делай, что велю».

— Когда я была девчонкой, мы всегда говорили: «Он полоумнее китайца, а у китайцев нет ума». Это что-нибудь да значит, Чеп.