Авраам Бен Иегошуа - Смерть и возвращение Юлии Рогаевой

— Что ты там ищешь, папа?

Ее лицо всё еще заспанно.

— Ботинки покрепче.

— Зачем они тебе?

Он рассказывает ей о своем поручении. В той далекой стране, куда он завтра полетит, всё, наверно, уже покрыто снегом и льдом, представляешь!

— Везет же тебе! Я бы тоже хотела с тобой поехать.

Он спускается, хватает ее в объятья и подбрасывает в воздух. Он бы тоже с радостью взял ее с собой, но это невозможно. Да и мать ни за что ее не отпустит.

Он снова шарит на антресоли, находит в конце концов свои ботинки, придирчиво рассматривает их и приходит к выводу, что они вполне еще пригодны. Пока дочь послушно, но без всякого аппетита ест приготовленный им обед, он драит их до блеска кремом и щетками, между делом расспрашивая девочку, как идут ее занятия. Ему хочется понять, чувствует ли она, что у нее есть пробелы в математике. Нет, она, видно, даже не догадывается об их существовании. Зато сочинение по-английски, которое написала для нее Начальница канцелярии, и задачи по математике, которые решил ее супруг, получили, оказывается, одобрение учителей.

— Ты бы присылал мне их почаще, этих симпатичных старичков, — подмигивает она вдруг с незнакомым ему озорством. — Пусть бы каждый день делали за меня домашние задания. Вот была бы лафа!

— Почему ты называешь их стариками? Они ведь еще бодрые, энергичные, разве нет?

— Да, — соглашается девочка, — энергичные. И веселые. Наверно, потому, что они до сих пор любят друг друга.

— Любят? — Его удивляет ее готовый, точный ответ. — Ты у меня умница, — гладит он кудрявую голову дочери.

Его скупая ласка заставляет ее вздрогнуть и покраснеть. Она прижимается к нему и просит рассказать про ту работницу, из-за которой его посылают в командировку. Он подробно рассказывает ей — в детской, конечно, редакции — об отвратительной, лживой статье, которая должна быть опубликована в завтрашней газете, о сентиментальном увлечении старого Мастера, описывает, как ездил вчера ночью в больницу на Сторожевой горе и бесстрашно вошел в тамошнюю мертвецкую. Ее глаза расширяются от страха. Но у него не было права опознавать эту женщину, повторяет он, и поэтому он отказался посмотреть на ее лицо. А жаль. Все, кто видел ее живой, говорят, что она была красивой.

— Как интересно! — восклицает девочка. А какое поручение ему дали на работе? И какой подарок получит тот мальчик?

Он решит это на месте. Сейчас у него нет ни малейшего представления, какие там цены.

Она опять вздыхает. Как бы она хотела поехать с ним! И не только из-за снега. Ей хотелось бы посмотреть на этого несчастного мальчика. Может, и он такой же красивый, как его мать. Подумать только, он еще совсем недавно был тут, в Иерусалиме…

Он переводит разговор на их собственные дела. Исподволь, с большой осторожностью, дает ей понять, что никогда ее не бросит, даже не подумает бросать, у нее нет никаких причин волноваться по этому поводу, а уж тем более впадать в отчаяние. И вообще всё будет хорошо. Смотри, какое на улице солнце!

Снаружи, несмотря на приближающийся вечер, всё действительно залито ярким солнечным светом и небеса так и сверкают голубизной. Погода под стать их теплой близости. Он видит, что его щедрые ответы на ее простые, идущие от детского сердца вопросы наполняют душу девочки радостью и верой. Поэтому даже появление бывшей жены, вернувшейся раньше назначенного срока, не портит ему настроения. Он молча связывает шнурками свои армейские ботинки, перебрасывает их через плечо и говорит, что уходит. Всё в порядке, его уже нет. Она, правда, укоротила отведенное ему время, но так даже лучше — они с дочерью пообщались теснее.

На улице он садится в машину и звонит своей Секретарше. Хотя Старик и освободил его на время от обязанностей, ему всё же хочется знать, как там дела и не звонил ли кто-нибудь еще. Но Секретарша, по своему обыкновению, опять воспользовалась его отсутствием, чтобы улизнуть к своему ребенку. Он перезванивает Начальнице канцелярии. Странно, и там не отвечают. Он звонит на коммутатор, но дежурная телефонистка ничего не может ему объяснить. Такое впечатление, что все сотрудники правления тоже ушли в отпуск по его примеру. В конце концов он все-таки находит Начальницу канцелярии по ее мобильнику.

— Как хорошо, что ты позвонил! — Она явно обрадована. — Знаешь, где мы сейчас? Ни за что не угадаешь! Мы у нее в хибарке, у этой… ну… как ее?

— Юлии Рогаевой?

— Вот именно. Муж меня подбросил, помогает разобраться с ее вещами. Где ты сейчас? Если недалеко и не спешишь, может, подъедешь ненадолго, посмотришь, что мы решили дать тебе с собой, а что забрать на склад пекарни? Я боюсь наваливать на тебя слишком много поклажи.

«Теперь это уже стало коллективным помешательством», — усмехается про себя «специальный посланник», поворачивая в сторону квартала Нахлат-Ахим. Старик не только спятил сам, но и всех вокруг заразил. За окном машины день решительно клонится к вечеру, и солнце, уходя на запад, заливает здания кнессета и министерств такой красноватой, звенящей медью, словно хочет придать предстоящей ему миссии поистине государственную важность. Он уверенно лавирует по забитым людьми узеньким улочкам. Машину он ставит неподалеку от знакомого двора. За последние двое суток он здесь уже в третий раз. Но сейчас жилье погибшей уборщицы выглядит совершенно иначе. Энергичные супруги совместными усилиями сняли с окна клетчатый занавес, сумрачное пространство комнаты наполнилось пурпурным светом близкого вечера, в окно текут с улицы приятные ароматы свежей домашней пищи. В самой комнате всё перевернуто вверх тормашками. На полу стоят привезенные из пекарни картонные ящики, уже заполненные вещами, которым предстоит временно отправиться на склад. На столе возвышается небольшой кожаный чемодан, их собственный, объясняет Начальница канцелярии, для тех вещей, которые, как они думают, следует отправить вместе с погибшей.

— Надеюсь, вы не положили туда ее белье и ночную рубашку, — саркастически улыбаясь, говорит Кадровик. — Это уже было бы полным абсурдом.

Начальница канцелярии слишком добросовестна, чтобы оценить его насмешку. Пусть он сам проверит, что они положили в чемодан, так будет даже лучше. Они готовы объяснить ему выбор каждой вещи. Вот, пожалуйста, снизу вверх, по порядку. На самом дне чемодана лежит ее длинное белое платье, вероятно свадебное. Выше — пять блузок, украшенных нарядной ручной вышивкой, и пара добротных кожаных сапог. Снятый с окна клетчатый занавес в силу своей красоты тоже признан достойным отправки на родину. Внутрь него положена та книга, шрифт которой Старик так и не сумел расшифровать, а рядом с ней — завернутый в ткань рисунок безымянного переулка, висевший на стене. Поверх занавеса лежат связка писем и бумаг, футляр с очками и маленький медный колокольчик, который издает приятный звук, когда Кадровик берет его в руки.