Педро Сарралуки - Для любовников и воров

Этот вопрос, риторический и пустой, вызвал во мне лавину новых чувств. Полин же, напротив, ответила просто и непринужденно:

– Я сильно страдаю, но забываю об этом. То есть я сразу же отвлекаюсь. Страдания для меня – все равно что люди, по которым иногда очень скучаешь, но никогда не находишь времени, чтобы позвонить им по телефону.

– Значит, ты счастлива, – сказал издатель, заходя на кухню со стаканом вина в руке; его щеки горели от жара камина и выпитого спиртного. – Ты будешь счастлива, а я проведу всю жизнь в ожидании твоего звонка.

Пако казался Вакхом. Даже редкие волосы издателя, растрепанные из-за его привычки постоянно проводить рукой по голове, чем-то напоминали венок из виноградных листьев.

– Теперь мы все в сборе, – продолжал Пако. – Познакомьтесь: это Исабель Тогорес и Фабио Комалада. Это ночь и день, белое и черное. Вместе они написали бы великий роман, но они упорно хотят оставаться двумя разными людьми.

Не знаю почему, но эти слова заставили меня примириться на некоторое время со своим поварским ремеслом, с наставлениями моего отца и даже с необходимостью выносить жестокий приговор порею. По-видимому, за эти выходные Пако заразил меня своим вакхическим духом, оставшимся во мне на всю жизнь. Едва ли существует что-то лучшее, чем некоторые моменты в этом возрасте, к сожалению, таком мимолетном, когда ты открываешь новые грани своего характера и не перестаешь удивляться, видя себя не таким, каким всегда считал, а более сложным и одновременно более загадочным. Стоя на кухне рядом с Полин и с восхищением глядя на этого старого философа, столь походившего на Жозепа Пла и Вакха, я понял, что мое счастье не в великих предприятиях, а в наслаждениях, даже если они всегда будут маленькими, случайными и мимолетными. Возможно, именно благодаря этому. Что может сравниться с удовольствием внезапно ощутить аромат жасмина, неизвестно откуда появившийся и вновь унесенный ветром?

В домике для гостей были спальня и гостиная с большим диваном у камина. Издатель, еще не раскрывший нам своих замыслов, поставил там пару столиков, которые должны были служить письменными столами. Они были простенькие, но там имелось все необходимое: кожаные папки, листы чистой бумаги и старинный чернильный прибор для перьев, карандашей и шариковых ручек. Я отнес багаж супружеской пары в отведенную им комнату и поставил его на деревянную скамейку у кровати. Потом я включил обогреватель, откинул верхнюю часть покрывала, взбил подушки и вернулся в особняк, чтобы приготовить другие комнаты. На втором этаже находилось три спальни, не считая комнаты самого издателя. Они предназначались для остальных гостей.

Для Полин, на которую заранее не рассчитывали, Пако отвел место в своем собственном кабинете. Это была небольшая, заваленная книгами комната рядом с гостиной, занимавшая пристройку, где в прежние времена находился хлев. Мне эта комната казалась самым интересным местом в доме. В трех стенах были проделаны узкие окна, втиснутые между полками, полными книг. В дождливую погоду эта комната делалась похожей на душную подводную каюту, какой я представлял себе каюту капитана Немо в «Наутилусе».

Я вошел, чтобы включить обогреватель и постелить постель. На столе издателя лежало несколько экземпляров книги Фабио Комалады. Она называлась «Ласка животного», и на обложке была изображена женщина, на которую накинулось волкоподобное чудовище. Много лет спустя я узнал эту акварель на выставке работ Эмиля Нольде. Я открыл наугад одну из книг и прочитал несколько абзацев, в которых главный герой рассуждал о необходимости погружения в бездну разврата. Эти строчки показались мне не столько волнующими, сколько слишком искусственными. Я прибрал комнату и отправился накрывать стол для ужина.

Пако, с налившимся кровью лицом и торчавшим из кармана пиджака галстуком, сказал, чтобы я поставил прибор и для себя. Я попробовал отказаться, так как предпочитал наблюдать за всем со стороны. Однако издатель настаивал с добродушным, но властным упорством, которому невозможно было противостоять. Пако было просто не узнать. Обычно он всегда излучал буйную энергию, которая, однако, никогда не переходила в эйфорию. Но в тот вечер издатель, казалось, чувствовал себя несказанно счастливым в этом обществе: как принц-мизантроп, решивший посетить дворцовый бал, – возможно, лишь для того, чтобы оживить воспоминания о более счастливых днях. Антон Аррьяга пил четвертую рюмку виски. Умберто Арденио Росалес, развалившись на диване и положив одну руку с заплывшими жиром пальцами на свой внушительный живот, озирался с недовольным видом. На кухонном столе стояло уже несколько пустых бутылок из-под вина. Лишь Фабио и Полин держались отдельно от всей компании. Как только Пако довольно необычным образом представил писателя, Полин моментально забыла про яйца и объявила себя страстной поклонницей его таланта. Они тотчас нашли укромный уголок и сидели там, даже не притронувшись к стаканам с вином и ведя вполголоса доверительную беседу. Из их диалога можно было услышать лишь раздававшийся время от времени смех секретарши.

Огорченный, я смотрел на них, думая, что это слишком походило на невыносимое секретничанье моих друзей с их девушками. Однако я понял, что в моих чувствах происходили важные изменения: уединение Фабио с Полин не вызывало во мне той зависти, какую я испытывал к своим друзьям, когда они обгоняли меня на шоссе с испуганной, но счастливой девушкой; то, что я чувствовал теперь, была первая зарождающаяся ревность, похожая на панику потерявшегося ребенка. В тот вечер я сделал много значительных, хоть и бесполезных, открытий. Привычка к самоанализу придает поразительную ясность уму, однако поначалу от нее мало проку: первые женщины, которых ты желал, никогда не узнают, что когда-то в мечтах они принадлежали тебе.

С необычной для моего характера живостью я поспешил на кухню готовить омлет с укропом, для того чтобы поскорее прервать разговор писателя с секретаршей. Как только я сообщил Пако, что ужин готов, он неожиданно зазвонил в колокол, подвешенный к балке. Звон был таким гулким, что все мы почувствовали, как удары колокола отдались у нас в животах каким-то урчанием. Долорес недовольно вскрикнула. Даже Полин и Фабио, погруженные в свои излияния, встревоженно обернулись.

– Ужин подан, – сказал издатель, которого я впервые видел слишком увлекшимся своей игрой. – Этот колокол принадлежал трапезной монастыря, и мы будем использовать его здесь для той же цели. Наш повар будет звонить в него два раза в день. Это молодой маэстро. Конечно, не как звонарь – это искусство требует долгого обучения, – а как кулинар. Я прошу вас, слыша звон колокола, отрываться от всепоглощающего творческого процесса и приходить отведать приготовленные им блюда.