Александр Торин - Ангел-Хранитель

— Я надеюсь, вы примете участие в городских военных пионерских учениях в следующую субботу? — Лева держался официально.

— Конечно, — я проглотил слюну. — Военных… А где тебя… Вас… можно будет найти?

— Парк «Сокольники», сбор около выхода из метро в девять утра. Приходите, — он протянул мне влажную ладошку.

Тем вечером я остро ощущал комплекс собственной неполноценности. Мой бывший друг детства добился таких невиданных высот… Руководит. Сидит на трибуне. Военные учения. Городская, хотя и пионерская, но все-таки организация…

Я приехал на сборы заранее. Времени было еще полдевятого, из метро толпой выходили ничего не подозревающие жители столицы, спешащие по своим делам. У табачного киоска сама собой образовалась длинная очередь — выкинули сигареты «Ява» по смешной доисторической цене в тридцать копеек. Наконец, начали собираться патриотически настроенные пионеры, некоторые из них приехали с родителями.

— Я очень рад, что ты пришел, — неожиданно тоненьким голоском заверещал Лева, появившийся откуда-то из-за спины. — Движемся к месту дислокации колонной. Равняйсь… Взвейтесь кострами, синие ночи…

Как только я услышал про синие ночи, душой моей овладело смятение. В детстве я ходил на спектакль про синюю птицу. «Мы длинной вереницей пойдем за синей птицей». Но вот про синие ночи, да еще взвившиеся кострами. Бесовское видение… Почему-то я вспомнил поэму «Двенадцать». Мы, на горе всем буржуям…

Короче, военно-патриотические учения не оправдали моих ожиданий. Вместо оружия, даже игрушечного, нам выдали обструганные палки. Часа три группы мальчиков бегали по парку, пугая прохожих, кто кого победил я так и не понял, но закончилось все, как и полагается, ритуальным пионерско-дикарским костром.

— Лева, я так рад, что мы с вами встретились! — я и сам не знаю, почему я испытывал такую тягу к этому прыщавому отроку в пионерском галстуке. Должно быть, ностальгия по ушедшему навсегда детству.

— Я тоже, и прошу обращаться ко мне «старший пионер комиссарского отряда Федюшкин», — сухо ответил он. — Теперь будем закалять волю. — Вы готовы?

— Всегда готов. А как это? — Я был заинтригован предстоящими испытаниями твердости пионерского характера.

— А вот так, — Федюшкин вытащил из кармана кулак, в котором были зажаты удлиненные конусообразные предметы бронозово-латунной окраски.

— Это что? — Дыхание мое на секунду остановилось от восторга.

— Пули, — сухо объяснил Федюшкин. — В военном округе взял.

— А что? — Я запнулся, потому что пригоршня пуль полетела в костер.

— Взвейтесь кострами синие ночи, — фальцетом затянул он.

— Мы пионеры, дети рабочих — по инерции продолжил я. — Мама! — Первая из взорвавшихся пуль со свистом улетела куда-то вбок.

— Стоять, товарищ пионер, — Лева схватил меня за руку. — А как наши отцы и деды в семнадцатом году…

— Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу. — Это сработал ассоциативный островок моего сознания. — Я помню город… Тут я запутался. — Петроград. Ленинград? Петербург? Я еще не хочу умирать. — От всего этого перечисления мне стало жутко. — Мамочка! — зарыдал я, потому что теперь уже свистело со всех сторон. Извернувшись, и выдрав руку из ладони Федюшкина, я упал на землю и, повинуясь первобытному инстинкту, начал по-пластунски ползти к ближайшим кустам.

— Позор предателям… Ууу — Зарыдал Федюшкин. Пуля тогда попала ему в правую ногу, но, по счастью, не задела кость. Инцидент этот был стыдливо замят городской пионерской и комсомольской организациями, но Федюшкина навсегда освободили от физкультуры, а также отстранили от руководства военно-патриотической работой среди незрелого поколения.

Самым разумным представителем рода Гомо Сапиенс в нашей семье тогда оказалась бабушка. «Этот дурак, сын идиота, проклят Богом. Держись от него подальше» — сказала она.

И больше Леву Федюшкина я не видел долго-предолго. Казалось даже, что он исчез из моей жизни навсегда, но…

Времена тогда были доисторические. В Москве, кажется, тем летом намечались Олимпийские Игры. И вот, сдав очередной экзамен, и успешно перейдя на третий курс своего института, я, выходя из вестибюля, столкнулся со слегка прихрамывающим молодым человеком с добрейшими, я бы даже сказал, с ангельскими, серо-голубыми глазами. Что-то они мне напоминали, эти глаза. Падение с высоты, электрические разряды, бушующие воды Оки, цианистый калий и разрывающиеся в костре пули.

— Саша, — умильно улыбнулся молодой человек. — А я тебя сразу узнал. Ты как будто и не изменился совсем.

— Аа… Простите… — Я замялся.

— Я — Лева Федюшкин, ты меня помнишь?

— Ах, Лева, конечно, — суеверный холодок пробежал у меня по спине, и я попытался свернуть в ближайшую подворотню.

— А помнишь, как мы чуть не утонули? — Лева заискивающе улыбался. — А как ты с балкона чуть не упал. Мама до сих пор валериановый корень заваривает, как об этом вспомнит. А как я пули в костер бросил и нас чуть не убило?

— Помню, — мрачно констатировал я. — Ну ладно, приятно было встретиться вот так, мне только на занятия сейчас надо…

— Я с тобой пойду, — Левин рот был все время слегка приоткрыт. Куда только девалась самоуверенность юного пионерского вождя. Передо мной стоял жалкий, потерянный переросток, напоминавший как две капли воды своего отца.

— Да нет, не стоит.

— Хочешь, заходи к нам домой. Мама так рада будет тебя увидеть…

— Спасибо. А папа как?

— Папа умер, когда я был в девятом классе. — Левин рот сморщился. — Представляешь, подавился маринованным подберезовиком.

— Ой, извини. Извини пожалуйста, — мне стало неловко. Бедный, нелепый Колай Колаич… — Ну, ладно, давай дойдем до метро.

— А я вот не знаю, кажется, сессию завалил, — Лева растерянно посмотрел на меня. — Совсем заданиями замучали. Я ведь после ранения ничего не воспринимаю… Ну ладно, попробую академку взять, а то выгонят… Мама ходатайствовала, чтобы мне инвалидность дали, как контуженному, но пока не получается…

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская» — пропело в вагоне.

— А ты знаешь, что я недавно понял? — Федюшкин посмотрел на меня ясным, и одновременно торжествующим взором.

— Что? — Я приготовился к худшему.

— Это не настоящая женщина объявляет. — Лева облизнул губы.

— А кто? Ничего не понял. — Открытие Федюшкина меня несколько смутило. Если она не женщина, то мужчина. Или, к примеру, что значит «не настоящая»? Звучало это весьма двусмысленно.

— Ну, я как-то стоял на перроне, подходит поезд, там два мужчины-машиниста. И она вот также объявляет: «Осторожно, двери закрываются». Я думал, что эта женщина в последнем вагоне прячется, специально в этот поезд садиться не стал. И, представь себе, в последнем вагоне ее не было!