Александр Торин - Осенние рассказы

— Могила.

— Ну смотри. Обманешь… Короче, слушай… — Галя перешла на шепот. — Так вот. Я вчера классный журнал в учительскую относила и случайно услышала, как Клавдия Васильевна с директором разговаривала. Чумаков заболел и скоро ложится в больницу. Надолго… Клавдия говорила, что может быть он всю четверть пропустит.

— Ну ничего, Пашка не отстанет. Он все на свете знает.

— Какой же ты глупый… Пока Чумаков будет в больнице, ты сможешь с Пуховой гулять. А я Пашу в больнице навещать буду… Согласен?

— Смотри, как ты все ловко придумала. Согласен, конечно.

— Только молчок! — Галя приложила палец к губам. — Никому!

Домой мы возвращались уже в сумерках… Сашка Астахов ухмылялся и с заговорщическим видом доставал из кармана пачку папирос «Дымок», украденных у отца. Курить я отказался, не до того было. В соседнем подъезде живет эта красавица с пухлыми губами и серыми глазами, она наверняка сейчас тоже сидит за столом и ужинает… Я мечтал о том, как мы пойдем гулять, а еще лучше — сходим в кино. Если и есть на Земле совершенство, так это она.

— Даже свои любимые пельмени не съел. — Ворчала бабушка. Что мне с тобой делать…

Через несколько дней Паша лег в больницу на обследование. Еще через неделю я стал первым учеником в классе, и Люба приняла мои ухаживания. Теперь я был ее фаворитом, заняв место Чумакова. В субботу я набрался храбрости и пригласил Любу в кино на какой-то фильм про индейцев.

— Я вообще-то хотела Пашку проведать, — смутилась Люба.

— Успеешь еще. Знаешь, какой фильм интересный. Там, говорят, индеец всех победил, а собака схватила бандита за штаны и укусила. Весь зал смеялся.

— Правда? Давай сходим. Спасибо…

Я летел домой на крыльях сам не знаю чего. Жизнь казалась полной смысла, улицы — просторными, а вселенная и вовсе бесконечной.

Закончилось все внезапно. Бабушка слушала по радиоточке свою любимую передачу «Встреча с песней», которая начиналась мелодией «За околицей бродит гармонь». Светил прожектор со стороны «Водников». Пахло дымом. Я стоял на балконе, смотрел на змейки освещенных желтыми клеточками окон электричек, и жевал виноград. Виноград был странный: длинный и приторный с горчинкой.

В электричках куда-то ехали взрослые. Некоторые из них направлялись из Москвы, другие в Москву. Мне пришло тогда в голову, что надо просто поменять их местами и никому не нужно будет бежать на станцию, садиться в поезд и дремать в вечерних вагонах, освещенных тусклыми лампочками.

Неожиданно огоньки начали расплываться. Дышать становилось все труднее, перед глазами заплясала неоновая вывеска «Юбилейный».

— Бабушка, худо мне.

— Господи. Что с тобой?

Я проснулся ночью от странного чувства. Казалось, мое тело распирает что-то изнутри, будто во мне находится надутый воздушный шарик. Голоса звучали в голове, но раздавались откуда-то издалека.

— Что с внучком — то?

— Воды, воды ему дайте.

— Водки ему, а не воды.

— Молчи, пьяница.

— Немедленно в больницу.

Что было потом я не помнил, и вдруг услышал женский голос.

— Руку давай.

— Что? — испугался я.

— Сожми кулачок. Слава богу, проснулся наконец. Укол делать будем, вот что. — подмигнула мне молоденькая, внушительных размеров сестричка.

— Ой, а где это я?

— В больнице. Будешь у нас лечиться.

— Вот черт, — подумал я. — А как же Люба?

В голове звенело. Я лежал в палате. Вместе со мной палату делили несколько мальчишек. Кто-то спал, кто-то кряхтел, остальные синхронно ковыряли пальцем в носу.

— Вынули пальцы из ноздрей. Завтрак! И чтобы не сорили мне тут! — дородная тетка вкатила в палату тележку с подносами. — Кто будет хлебом швыряться на обед шиш с маслом получит!

На тарелках лежал серый хлеб, кусок сыра и ломтик сливочного масла…

— Сыр, — обрадовался я. — Сыр, сыр…

— А ну — ка, шкет столичный, убери руки! — искаженное лицо с заячьей губой появилось около тарелки. Судя по пробивавшимся над губой усикам, обладатель заячьей губы был класса из пятого, или даже из шестого.

— Почему? — испугался я. — Я есть хочу.

— А потому что мне твоя морда не нравится. Не видел я тебя никогда. И запомни: никаких лишних вопросов. Дошло?

— Дошло. То есть понял. То есть зарубил на носу.

— А может тебе «темную» для профилактики устроить, пацан? Чтобы знал, как старших уважать?

— Ишь ты, какой храбрый, — я решил блефовать. — Ты давай, устраивай. Я ребят со двора позову, они тебе покажут. Они в восьмом «А» учатся, а я им… — я запнулся, придумывая что — нибудь такое, — настоящий бензиновый двигатель от мопеда помог запустить.

— Вот это да — Заячья губа слегка утратил боевой пыл. — А ты чего, тоже местный? В какой школе учишься?

— В пятой.

— Ну ладно, бить мы тебя пока не будем. Читать умеешь?

— Умею.

— А я до сих пор не научился, — загоготал парень. — Почитай нам вслух. Отличная книжка про шпионов.

— Ну и пожалуйста, — обрадовался я. — Я про шпионов и сам книжки люблю.

Будущие бандиты уселись около кровати, завороженно слушая рассказ про храброго чекиста и вражеского разведчика.

— Вот ведь, Бляха, — вздохнул заячья губа. Был бы у меня пистолет, я бы я бы такое сделал… А ты где так здорово читать научился? Здесь у нас лежал один вроде тебя, только его перевели в другую палату.

— А как его звали? — спросил я, чувствуя, что заранее знаю ответ.

— Не помню, Пашкой, кажется. — зевнул парень.

После завтрака я подошел к санитарке, сидевшей в больничном коридоре.

— Тетенька, а вы случайно не знаете, где здесь Павел Чумаков лежит, мы с ним в одном классе учимся.

— Дружите что ли? Дело хорошее. Вон в той палате, около лестницы. Только если он спит — не буди, а то он совсем слабенький, бедняжка.

Я приоткрыл дверь оказался в комнате, пахнущей хлоркой и эфиром, тоскливым больничным ароматом. На койке около окна лежал Пашка, я поначалу его не узнал, детское лицо его осунулось, розовые щеки побледнели.

— Ой, привет, — он вздохнул и повернулся на подушке. — Ты чего, тоже заболел?

— Привет, Пашка. Я вроде отравился чем — то. А ты как себя чувствуешь?

— Да ничего, слабость только. А что в школе делается?

— Все нормально. Вот будет праздник строя и песни. По математике — дроби проходим.

— А к нашему дереву ходите?

— А как же. Почти каждый день.

— Везет вам. А я, боюсь, уже не попаду. Пока выпишут, глядишь дожди пойдут и холодно станет.

— А ты выздоравливай поскорее. Уже все учителя говорят — вот был бы Чумаков, он бы вам всем нос утер.

— Спасибо. — Пашка устал от разговора, лоб его покрылся испариной. — Я посплю немного, ладно?

— Ага, я еще вечером зайду.

— Да, — Пашка как-то напрягся. — Ты Любе передай, пусть заходит.