Эдвард Форстер - Морис

— Будь со мной в эту ночь. Я знаю место.

— Не могу, у меня назначена встреча, — вымолвил Морис, и сердце его неистово билось. Официальный ужин того сорта, что обеспечивал работу их фирме и который невозможно было пропустить. Он почти забыл об этом ужине. — Сейчас я должен тебя покинуть и переодеться. Но послушай меня, Алек, будь благоразумен. Мы встретимся в другой раз, в любой день.

— Я не смогу больше приехать в Лондон… Отец или мистер Айрс будут ворчать.

— Ну и плевать, что будут.

— Ну и плевать на твой ужин.

Они опять замолчали. Потом Морис промолвил любящим, но упавшим голосом:

— Ладно. Плевать на ужин, — и они пошли вместе под дождем.

— Алек, проснись. Рука дрогнула.

— Время обговорить наши планы.

Он уютно придвинулся ближе, менее сонный, чем делал вид, теплый, мускулистый, счастливый. Мориса тоже переполняло счастье. Он шевельнулся, почувствовал ответное пожатие и забыл, что хотел сказать. Свет струился над ними из внешнего мира, где по-прежнему шел дождь. Незнакомая гостиница, случайное пристанище, защитившее их от врагов еще на какое-то время.

— Пора вставать, мальчуган. Уже утро.

— Тогда вставай.

— Как я могу, если ты меня держишь?

— А ты разве не попрыгун? Я научу тебя прыгать.

Больше в нем не осталось почтительности. Британский Музей это исцелил. Сегодня выходной, он в Лондоне с Морисом, все невзгоды позади, и ему хотелось дремать, убивать время, шалить и заниматься любовью.

Морису хотелось того же самого, что было бы гораздо приятнее, но его отвлекало близкое будущее. Набирающий силу свет делал уют нереальным. Что-то должно быть сказано и условлено. Ради ночи, которая кончалась, ради сна и пробуждения, грубоватости и нежности, смешанных в одно, ради ласкового нрава, ради безопасности тьмы. Повторится ли когда-нибудь эта ночь?

— Что с тобой, Морис? — ибо он вздохнул. — Тебе удобно? Положи голову на меня, как ты любишь… вот так… и Не Волнуйся Ни О Чем. Ты Со Мной. Не Волнуйся.

Да, ему повезло, в том нет сомнения. Скаддер оказался добрым и честным, с кем радостно быть, сокровищем, симпатягой, единственным из тысяч, давно желанным. Но достаточно ли он смел?

— Как хорошо, ты и я, вот так… — Губы настолько близки, что это едва ли речь. — Кто бы мог подумать… Первый раз, как я тебя увидел, я подумал: «Хоть бы мы с ним…» Именно так… «Неужто я и он…» и в том же духе.

— Да, и вот поэтому-то мы должны бороться.

— Больно надо бороться. — Он выглядел раздраженным. — Хватит уже борьбы.

— Но мир против нас. Мы должны сосредоточиться и построить планы, пока не поздно.

— Ну почему тебя всегда тянет сказать что-то этакое и все испортить?

— Потому что это необходимо сказать. Мы не можем позволить себе, чтобы все пошло наперекосяк и чтобы нам опять стало больно, как было в Пендже.

Алек вдруг потер об него тыльной стороной загрубелой от солнца ладони и сказал:

— Это вот больно, верно? Так вот я борюсь. — Это было и впрямь немного больно, и переход к дурашливости явился выражением своего рода обиды. — Не говори мне о Пендже, — продолжал он. — Ох уж этот Пендж, где я всегда был слуга, Скаддер сделай то, Скаддер сделай это, а старая леди, знаешь, что она мне как-то сказала? Она сказала: «Будьте так любезны, не знаю вашего имени, отправьте это письмо» Не знает моего имени! Каждый день целых полгода я приходил к проклятой двери, стоял на крыльце и ждал приказаний от Клайва, а его мать не знает моего имени. Она просто сука. Я сказал ей: «И я не знаю вашего имени». Я правда чуть не сказал. Жалко, что не сказал. Морис, ты не поверишь, как разговаривают со слугами. Не передать словами. И этот Арчи Лондон, с которым ты так любезничал, он тоже не лучше, и ты такой же, и ты. «Эй, поди сюда», и все в таком духе. Ты даже не представляешь, что чуть не упустил меня. Я мог бы не забраться по той лестнице, когда ты позвал, думал, вот, он меня не хочет, и чуть не кипел от злости, когда ты не пришел в лодочный сарай, как я наказывал. Чересчур важный! Посмотрим. Лодочный сарай — такое место, о котором я всегда мечтал. Я о тебе еще ничего не знал, и пошел перекурить, легко открыл замок, заимел свой ключ, кстати сказать… Лодочный сарай, какой оттуда вид на пруд, так тихо, только иногда прыгает рыба, а какую я там приготовил постель!

Он замолчал, выговорившись. Он становился грубоватым, веселым и в чем-то наигранным. Затем его голос потонул в печали, словно правда поднялась на поверхность воды и стала невыносимой.

— Мы еще встретимся в том сарае, — обещал Морис.

— Нет, не встретимся. — Он оттолкнул его, потом вздохнул, с силой притянул к себе ближе и обнял так, словно наступал конец света. — И все равно ты меня будешь помнить. — Он встал с кровати, выглянул вниз из сумерек комнаты, руки его болтались пустые. Он словно хотел, чтобы его запомнили таким. — Я с легкостью мог бы тебя убить.

— Или я тебя.

— Куда подевалась моя одежда? — Он казался растерянным. — Уже так поздно. Я даже не взял бритву. Не собирался оставаться на ночь… Мне надо… Я должен успеть на поезд, чтобы Фред ничего не подумал.

— Пусть думает.

— Представляю, что было бы, если бы Фред нас сейчас увидел.

— Ну так он же не видел.

— А мог бы… Что я хотел сказать: завтра четверг, верно, в пятницу день сборов, в субботу «Норманния» отплывает из Саутгемптона, и прощай старушка Англия.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой больше не увидимся?

— Да, ты понял совершенно правильно.

Если бы сейчас не шел дождь! Влажное утро после вчерашнего ливня, мокрые крыши и Музей, мокро и дома и в лесу. Следя за собой и тщательно выбирая слова, Морис сказал:

— Как раз об этом я и хотел поговорить. Почему бы нам не устроить так, чтобы мы встретились еше раз?

— Ну и как же ты думаешь это сделать?

— Почему бы тебе не остаться в Англии?

Алек стремительно, в ужасе, обернулся. Полуголый, он к тому же казался получеловеком.

— Остаться? — огрызнулся он. — Прозевать пароход, ты что, слабоумный? Такой чепухи я никогда не слыхивал. Опять мною понукать? Не выйдет!

— Это один шанс из тысячи, — то, что мы встретились, больше у нас такого шанса не будет, и ты это знаешь. Останься со мной. Мы любим друг друга.

— Ну и что, это не причина, чтобы делать глупости. Остаться с тобой, но где и как? Что скажет твоя мама, если увидит меня, такого неотесанного и противного?

— Она тебя никогда не увидит. Я не обязан жить дома.

— И где же ты будешь жить?

— С тобой.

— Ах, со мной? Нет уж, спасибо. Моя родня за тебя гроша ломаного не даст, и я их не виню. А как твоя работа, хотелось бы знать?

— Брошу.

— Работу в городе, которая дает тебе деньги и положение? Ты не можешь бросить работу.

— Смогу, если понадобится, — негромко промолвил Морис. — Можно сделать все, если знаешь зачем. — Он посмотрел на сероватый свет, который окрашивался желтизной. Он ничему не удивлялся в этой беседе. Чего он не мог предугадать, так это ее результата. — У нас будет с тобой работа, — проговорил он; наступил момент это объявить.