Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Мне и рассказывать-то, в сущности, не о чем…

— Ты хоть вылечился? — участливо спросил старина Гарри.

— А черт его знает, — Тит опять пожал плечами и посмотрел на Рогнеду.

Повисло молчание. Было слышно, как тикают ходики.

Рогнеда вздохнула и вступила в разговор.

— Ради чего вы всё это затевали? — спросила она. — Чего вы добились?

Раф пятернёй поскреб затылок. И ответил за всех:

— Мы хотели сотрясти миропорядок, я же говорил, когда мы всё это начинали…

— Сотрясли?

— Если откровенно, то если мы что и сотрясли, так это самих себя, — Раф оглядел по очереди своих верных друзей. — А что? Я думаю, и это не плохо… Вот мы прожили наши жизни. Подводим итоги. Самое время спросить себя: зачем… Книга прочитана, читатель вправе спросить, с какой целью она писалась? Что читатель должен полезного извлечь для себя?

— Книги пишутся не для этого, — задумчиво сказал Тит.

— Книги, может, и не для этого… А жизни?.. Для чего они, так сказать, проживаются?

— Говорили тебе тысячекратно, живи, и всё тут. Смысл жизни в ней самой. Смотри, наблюдай, наслаждайся…

— И это всё?

— Тебе что, мало? Скоро у тебя и этого не будет. Не забывай, что тебе семьдесят.

— А мораль? Какова мораль сей басни?

— Дважды в одну реку не войти…

— Ну, — протянул Раф, — таких книг, брат, написано сколько угодно… Человек, родившись, начинает движение во времени, зная, что движется к смерти. Это движение необратимо, остановить его невозможно. Мы это всегда знали. Можно только слегка подкорректировать направление движения. Мы попытались. И у нас ни черта не вышло. Но мы — попытались! Проблема выбора. Можно уклониться от выбора. И это тоже выбор. А можно воевать, пока бьётся сердце.

— Превосходно сказано! — воскликнул Герман.

— Друзья мои… — грустно сказал старина Гарри. — Всё лучшее мы создали. Нам повезло. Вершин, о каких и мечтать не могут даже те, кто действительно этого заслужил, мы достигли…

— Я знаю, что вот-вот готово сорваться с языка этого несгибаемого краснобая… — сказал Герман.

— И я знаю! — торжественно произнес Тит. — Он скажет, что нечего попусту бременить землю, и предложит незамедлительный насильственно-добровольный уход в мир иной. Скажу сразу, я не согласен! Я хочу еще покоптить небо. По-моему, оно еще недостаточно прокопчено.

— То есть, ты хочешь сказать, что всё сказано? — насел на старину Гарри Раф. — И что нечего держать читателя в напряжении. Ты предлагаешь оборвать повествование как раз в том момент, когда читатель ждет, что земля разверзнет свои пучины и поглотит четырех пустомель?

— О, это будет захватывающее зрелище! Она разверзнется…

— Ну-ну, расскажи. Как она там у тебя разверзнется?..

— Разверзнется, разверзнется, уж будьте благонадёжны, — уверенно сказал старина Гарри, — еще как разверзнется, но только не земля, а небо, небеса, и мы увидим прекрасный мир будущего. Ведь это и будет наше пристанище в будущем, которое будет длиться, длиться и длиться и которое оборвать не может никакая сила, кроме силы, всем известной. И в том мире мы будем пребывать нескончаемо долго. Вечно! Мы опять будем вместе и теперь уже навсегда…

— Это меня пугает больше всего, — проворчал Герман. — Видеть вечно перед собой одни и те же рожи, и все это под звуки, извлекаемые из эоловых арф и золотых органиструмов, там только на таких монстрах и играют, брр… Лучше уж я погожу со смертью.

— Мы наконец-то обретем покой, — задумчиво сказал Зубрицкий.

— Покой надо заслужить… — назидательно произнес Герман.

— Покой положен всем. Независимо от того, заслужил ты его или нет.

— Вот же трепло! А Гитлеру?.. А Ленину?.. Им тоже положен покой?

— Да, и им тоже. Они родились невинными младенцами… Это уже потом они под влиянием центробежных и центростремительных сил стали изуверами. А посмотрели бы вы на их детские фотографии. Херувимы! А Володя Ульянов — так вообще блондинистый ангелочек с кудряшками. Если бы они умерли во младенчестве, то никто не сказал бы о них ни единого дурного слова. Но, увы, они умерли взрослыми дядями, да еще и буками в придачу.

— Разъясни!

— Они перезрели, и в этом их вины нет. Им бы помереть раньше, в детстве, глядишь, умерли бы, не успев согрешить и наворотить горы трупов. И церковь, чего доброго, причислила бы их к лику святых. Ей не впервой делать святыми всяких кровопийц… достаточно вспомнить последнего царя-батюшку…

Друзья набросились на старину Гарри:

— Не юродствуй!

— Не богохульничай!

— Не занимайся софистикой и демагогией!

Пока друзья развлекались от скуки словесной эквилибристикой, Рогнеда и Марта пялились в крошечное избяное оконце, а молодые люди, "Леви-Стросс" и "Кастанеда" крутили головами, не пытаясь вникнуть в суть болтовни этих спятивших от старости маразматиков.

Со своего места с решительным видом поднялся Герман.

— В очередной раз предлагаю почтенной публике рассмотреть мое предложение о том, чтобы завязать с выпивкой. Окончательно! Господа! — тут он бросил взгляд, полный уважения, на старину Гарри. Тот в ответ улыбнулся и наклонил голову. — Да. Господа! Господа, предлагаю, если возражений не последует, широко отметить это событие и надраться с такой нечеловеческой силой, чтобы эта избушка на курьих ножках подпрыгнула от удивления и сама побежала к винному магази-ну…

— По первой не закусываю! — прокричал Раф, лихо хватил стопку с водкой и закусил черным хлебцем с салом.

— Какая же это первая? — удивился Герман.

— А теперь, друзья, по второй! — выкрикнули одновременно Тит и старина Гарри.

Герман вдруг с необыкновенной ясностью понял, что самое главное в его жизни происходит как раз в данную минуту, что ничего важнее этого мгновения у него уже никогда не будет. Только это в его ничтожной жизни чего-то стоит… Всё остальное ложь, ложь, ложь…

Рогнеда оглядела компанию. Жалкое зрелище. Ворчат, насмехаются, иронизируют, подначивают, резонёрствуют.

— Самое время спросить каждого из вас… — начала она.

— Ах, Рогнеда, мы и так всё прекрасно поняли, — произнес Раф. — Не потянули мы… Ну, были у нас возможности, были. А мы… словом, провалили мы задание. Не по Сеньке шапка. Мелковаты мы для этих дел. Мы не то что мироздание не способны перевернуть, но нам и объекты куда меньших размеров не по плечу.

Тут подал голос полковник.

— Наградить всё же вас следует. За смелость, отчаянность и безрассудство.

Все насторожились.

Внезапно погасли свечи под потолком. Будто кто-то задул их.

— А пустим-ка мы вас по второму кругу, — раздался в темноте громовой голос.

Какое-то время друзей окружала темнота.

Потом вспыхнули все свечи, и в избе снова стало светло.

Все увидели, что на месте полковника сидит двухметровый верзила неопределенного возраста, с сухим бритым лицом. Незнакомец был в коротком темно-красном хитоне, штанах с генеральскими лампасами, а голову его прикрывал бумажный клоунский колпак. В правой руке гигант комкал листок бумаги с каким-то текстом.