Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

Казалось бы, пишу не хуже Лермонтова, и лексика поглубже и поширше, а выходит пакость".

Хвалю! Горько, но честно.

"28 ноября. После обеда. За окном непогода: снег с дождем. По причине неясной тоски слонялся по комнатам и залам своего подмосковного дома. В гостиной присел к роялю. Начал что-то наигрывать. Что-то французистое. Пред внутренним взором поплыли виды весеннего Парижа, бульвары, плетёные кресла в ресторанчике напротив Мулен Руж, платаны, остров Сите, Елисейские Поля, набережные, легкий сиреневый шарф, наброшенный на чьи-то зябнущие хрупкие плечи… Рас-чувствовался…

Подошла жена, — у-у, старая швабра! — сделала выговор, что это, мол, я изо дня в день играю "Мурку"".

"Сюрреалисты (независимо от Фрейда) поняли, что мир снов — то есть таинственное подсознательное — по мощи ассоциативных фантазий значительно превосходит любые попытки бодрствующего индивидуума изобрести нечто оригинальное, необычное, что вырывалось бы за рамки самого дерзновенного вымысла.

Сон не подконтролен. Его возможности безграничны. И это прекрасно.

А вне сна мы действуем по законам разума и опыта, невольно сближая ирреальное с реальным и таким образом обедняя итоговый результат".

"Приезжая куда-нибудь в Европу, наутро, выбравшись из отеля на улицу, он в недоумении спрашивал любого, кто ему подворачивался:

— Это, действительно, Лондон (если он оказывался в Англии)?

— Это, правда, Франция (если дело происходило по другую сторону Ла-Манша)?

Когда ему отвечали утвердительно, он страшно удивлялся, восхищенно таращился по сторонам и топал ногой в землю, как бы проверяю ее на прочность и достоверность, и продолжал расспросы:

— А здесь можно выпить?

Как правило, ему отвечали, что можно, и указывали рукой в произвольном направлении, давая понять, что с выпивкой здесь, куда ни пойди — полная лафа.

Он разводил руки в стороны:

— Не понимаю, зачем я в таком случае покинул горячо любимую отчизну? Ведь выпить без проблем я мог бы и у родного очага, в кругу лихих друзей и хмельных красавиц?

Доброжелательные европейцы с ним равнодушно соглашались, говоря про себя, какой же странный и удивительный народ — эти русские…"

"Она решила на мне проверить все свои пять чувств.

Она прислушивалась ко мне, присматривалась, пробовала меня на вкус, осязала и даже где-то обоняла. И результат оказался для нее неутешительным: я был несъедобен, как мухомор, незаметен, как бацилла, бесшумен, как таракан, и колюч, как ёрш. И, кроме того, ей очень не нравилось, как я пахну".

"Я вышел из дверей больницы, остановился и посмотрел на дорогу, по которой быстро-быстро бежали автомашины.

В мое сердце вдруг вошел горький покой. Я смотрел на это движение машин по шоссе и понимал, что движение это никогда не остановится. Оно будет продолжаться, когда меня не станет. Но пока я участник этого всемирного движения жизни, мне придется двигаться вместе с остальными. Чтобы не отстать. И пока я жив, я — часть этого мира, к какому бы концу мир ни шёл".

— Ну, все. Для умственной разминки достаточно! — сказал Раф, захлопнул тетрадь и решительно поднялся с постели.

Временное жилище Рафа имело умывальник и маленькую душевую кабинку, общую с соседним купе.

Раф принял душ. Не удержавшись, громко спел арию Надира, на время заглушив перестук колес. Побрился. Облачился в легкие светлые брюки и свежую рубашку.

Почувствовал, что если в течение пятнадцати минут не сядет за стол и не позавтракает, то умрет от голода.

Открыл дверь и выглянул в коридор. В конце увидел двух пожилых мужчин, по виду пенсионеров, которые, опершись о поручень, стояли рядом и задумчиво озирали плывущие за окном однообразные северо-восточные ландшафты.

Раф вышел из купе и двинулся в сторону пенсионеров.

Когда Раф вежливо поинтересовался, знают ли они, где находится вагон-ресторан, то те, не оборачиваясь, отрицательно замотали головами.

Раф пожал плечами, прошел мимо и, уже никого не спрашивая, наудачу отправился вдоль всего состав на поиски ресторана.

Скоро Раф понял, что ошибся и ему предстоит обратная дорога.

Развернувшись, он, стараясь попадать в такт шустро бегущему поезду, поплёлся развинченной походкой по нескончаемым вагонным коридорам.

Голод окреп настолько, что в эту минуту Раф согласился бы и на тарелку манной каши.

Путь к вагону-ресторану, как Раф осознал позднее, отказался не только долгим, но и тернистым.

Из одного купе неслась разудалая песня. Что-то вроде "Вот кто-то с горочки спустился…"

Вылетевшая из купе дама возникла перед Рафом настолько неожиданно, что он, не успев остановиться, уперся руками в ее мощные груди.

— Ах, баловник! — тихо сказала толстушка. Она полными, красивыми руками поправила прическу. От женщины пахло дорогими духами, репчатым луком и портвейном.

Раф извинился и хотел пройти мимо, но тут из купе донесся радостный рев:

— Ба! Какая встреча, синьор Майский собственной персоной! Заворачивай оглобли, старый негодник! У нас тут как раз недокомплект: не хватает одной боевой единицы…

Раф узнал голос Валентина Брука, директора театра "Пресня".

Раф засунул голову в купе, в котором, помимо расхристанного Брука, находилась еще одна женщина. Раф отметил про себя, что вторая дама была значительно полнее первой.

"Почему бы и нет?.."- подумал он.

Короче, Раф принял приглашение пьяного Брука и пропьянствовал с ним и его попутчицами до глубокой ночи. Брук запасся таким количеством закусок, вина и водки, что, казалось, он вознамерился отправиться в кругосветное путешествие, хотя, на самом деле, ехал в Мурманск на фестиваль театрального искусства.

Проснулся Раф на следующее утро у себя в купе от того, что кто-то с невероятной силой притиснул его к купейной переборке. Он открыл глаза и прямо перед носом увидел мощную женскую спину, которая прямо-таки заворожила его своими исполинскими размерами.

Рафу почему-то вспомнился последний роман Тита, неторопливое действие которого разворачивалось на фоне передового свиноводческого хозяйства и в котором свинарке-ударнице Капитолине удалось выкормить призовую хавронью величиной с носорога.

Дама лежала неподвижно. От громадной неестественно белой спины приятно веяло прохладой.

Раф ощупал себя и понял, что лежит без одежды. В этом не было бы ничего удивительного, если бы он помнил, где и когда разделся…

Раф вспомнил песню "Вот кто-то с горочки спустился", восхитительный бруковский "Мартель", нежнейшую балтийскую кильку, которой после каждой стопки потчевала его женщина, чью титаническую спину он сейчас созерцал, вспомнил самого себя, напившегося до скотского состояния, и ему стало не по себе.