Владислав Булахтин - Девушка, которой нет

«Подумаю об этом завтра – впереди еще целая ночь, бесконечная, как сама жизнь», – решила Фея, готовясь к очередному кошмару.

До встречи с Саней Кораблевым оставалось десять дней.

Михаил Круг: «Идет этап»

Человека, которому предстояло стать проводником Сани в мир мертвых, звали Кратер. Исходом встречи Сани и Кратера в любом случае должно было стать определенное количество бездыханных тел.

Кратер давно доказал свое прозвище. Оно прилипло с детства, хотя он мог называться и Леха Борзый, и Леха Геморрой. Связываться с ним боялись – чувствовали великую силу пофигизма, разгильдяйства и других сомнительных достоинств с явным уголовным душком.

Внешностью и сменой настроений Кратер напоминал паноптикум маленьких коренастых мужичков, которые пьют пиво на детских площадках и всегда смотрят осоловелым, но при этом бесконечно мудрым взглядом: трехдневная щетина, потрепанный вид, неизбывная грусть в глазах. Если не проверять их словом и делом, все они походили на философов, попавших в банальную, но беспощадную ловушку судьбы.

Для усиления эффекта воздействия на Клиентов и Заказчиков Кратер надевал форму московских коммунальных служб. Нет-нет, не ту – из «Ночного дозора», а настоящую – яркая курточка (переливы желтого и оранжевого) и такие же треники с лампасами.

Кратер очень любил людей. Очень. Люди вообще были его давней слабостью и страстью. Он любил изучать, слушать, спорить, возмущать, эпатировать. Увы, в основном приходилось их убивать. Он делал это вполне сносно, милосердно и не без удовольствия.

Он не стал профессионалом, брался далеко не за каждую работу, да и не всякий к нему обращался: сложный характер всегда мешает нормальным товарно-денежным отношениям.

Вместе с тем Кратер безусловно заслужил уважаемое положение – о его резкости, прямолинейности и даже честности складывались легенды. Он никогда не говорил попусту. Если брался за табурет, то всегда разбивал (чаще о чужую голову), если хватался за нож, почти всегда получался труп.

Он начисто презирал силу физическую, отдавая дань силам духовным. Такие фамилии, как Валуев, Кличко, Тайсон, давно стали для него ругательствами. Не мышечной массой, не феноменальной реакцией побеждал Кратер, а бесстрашием.

Ни один уважающий себя качок, наблюдая свысока это хилое существо в трениках, не опустился бы до предположения, что несколько ударов могут кардинально изменить расстановку сил, и Кратер будет уверенно диктовать условия либо просто добьет жертву (см. соответствующий пункт Договора с Заказчиком).

Он сражался неистово. В свои тридцать пять лет Кратер не помнил ни одного поражения (при его характере приходилось сталкиваться с силами превосходящими, но такие побоища в расчет не брались).

Завоевав положение, он остепенился, стал выдержаннее, терпимее. Когда не требовалось работать, вел себя тихо, особняком – и в московском криминальном мире, и в мире вообще. Он придирчиво выбирал каждый заказ, разборчиво оценивал Заказчиков, часто заламывал непомерную цену, был дотошен и капризен. Но критиковать побаивались – помнили о невыносимом характере.

Кратер брал заказы редко. Как следствие – денег не хватало, приходилось подрабатывать гардеробщиком в клубе «Самолет».

Семья не создалась. Его страстью стали старые, редкие книги. Страстью неистовой – книги с изъянами, опечатками. Простые смертные не обращают внимания на такие пустяки.

Кино – Земфира – Би-2: «Кукушка»

Поборов желание выброситься с балкона гостиничного номера, Фея вернулась к Викентию Сергеевичу. Очаково захлебывалось во мгле. Ее ждали гулкая жуть полуосвещенного подъезда, погруженные во тьму комнаты и сам хозяин, продолжавший что-то строчить в темноте. Все предшествующее знание, опыт обратились тленом по сравнению с откровениями, поведанными им той ночью:

– Рано или поздно человек проходит последний порог страха. За ним уже не придется бояться. Это или совершенство, или ущербность, иногда даруемая после смерти. Вместе со страхом человек лишается и вкуса к жизни.

Фея Егоровна, твой дом взорвали. Ты погибла вместе со своей семьей. Давно. Можешь гордиться: ты – абсолютный рекордсмен по времени пребывания в иллюзорном мире мертвых. Единицам удается протянуть… э-э-э… месяц-два. Мироздание очень гуманно готовит тебя к факту собственной смерти…

Как ни старалась Фея, связки слов так и остались у нее на хребте:

– Большинство умерших, как бабочки, выпорхнут сюда и быстро тают, увязая в тине собственных страстей. Старики, дети, наркоманы, самоубийцы-однодневки. Даже здесь они остаются недееспособными призраками. Их иллюзии – дым.

Все точно так же, как при жизни. Немногие, почувствовав правила игры, готовы устоять в этом мире, способны диктовать свои условия, плести вокруг себя паутину миражей и цепляться за них. Немногие из немногих надолго остаются целой мыслящей единицей.

Чаще иллюзия сильнее человека. Она может дать ему все для того, чтобы сломить сопротивление памяти и идентификацию души с чем-то сугубо индивидуальным – мыслями, переживаниями, болью…

Иногда Фея стряхивала гипноз звучащей речи и пыталась говорить так, словно жизнь продолжалась:

– Что-то я не понимаю, дядя Викентий: если я самостоятельно порешу себя, нажрусь таблеток – у меня получится пожить еще чуток?

– Спасут тебя. Инерция жизни. Тонны твоей индивидуальной энергии, которая не может сразу исчезнуть, корректируют естественные законы.

– А если я снова таблеток похаваю?

– Вновь спасут. Но каждый раз сложнее выстраивать образ своего мира, своих воспоминаний. Конструкция вокруг тебя усохнет до размера спальни или больничной палаты. Тебя будут пожирать разочарования, страх, сомнения о чем-то, чего ты уже не сможешь осознать. Наконец, ты останешься просто сгустком этих чувств – без имени, без мыслей, без судьбы…

– А если я сейчас пойду куплю билеты в Непал? Запрусь от этого бреда в каком-нибудь тибетском монастыре? Это тоже мое воображение? Как я могу вообразить Гималаи? Я и на Кавказе-то не бывала…